1. В этой истории гораздо больше фантастической составляющей, чем в предыдущих, поэтому, если вы поклонник сурового реализма, крепитесь.
2. Ладише напоминает мне Багиру из книги Киплинга и мультсериала "Детеныши джунглей".
3. В мире Поттерианы Ладише поступил бы на Равенкло.
4. Рассказ посвящается шумерским божествам Сибитти, "одушевленному оружию".
___________________

Сефрах, царице Агады, было едва больше тридцати лет. Казалось, все золото мира собрали в Агаде, дабы украсить голову и плечи ее владычицы, даже рукоять хлыста у нее за поясом сверкала позолотой. Высокого роста, с блестящими черными косами, царица была бы красива, если бы изможденное лицо ее не выдавало признаков крайней душевной усталости. Она вертела в руках трехрогий бронзовый венец, но на него не смотрела, как не смотрела на Халиноми. Взгляд ее был устремлен в пол, но вряд ли различал его плиты. У ног царицы сидел худой подросток: его набедренная повязка создавала странное противоречие с роскошью золотых одежд.

– Проходили ли вы город Фадру, когда шли сюда? – наконец, спросила Сефрах, поднимая глаза.

– Мы шли с запада, – отвечал Тессе.

– В Фадре правит мой младший брат, – будто не слыша его, продолжала царица. – Его имя Эрья, и он в большой беде.

читать дальшеХалиноми молчали.

– Эрья похитил дочь Беры, царя Сефариды, и силой взял ее в жены. Тогда Бера осадил Фадру, и, хотя он боится за жизнь дочери, как только та окажется рядом с ним, Эрье отрубят голову. Я не могу прийти ему на помощь, потому как Бера – давний друг моего супруга, и я была бы глупа, если бы думала, что смогу их поссорить. Я не могу отправить войско к стенам Фадры и не могу осадить Сефариду.

Она снова замолчала и не говорила так долго, что Ладише решил начать сам.

– Ты же понимаешь, госпожа, что и мы не можем этого сделать. Нас лишь четверо, и, какие бы слухи ни ходили о нашей доблести, нам не справиться с целым войском.

– Вам и не придется. – Царица впилась взглядом в лицо Ладише, и он отвел глаза. – Передайте моему брату этот венец – и я подарю вам все, чего ни пожелаете среди богатств Агады. – Она подняла трехрогий венец из бронзы. – Вот Яту, он миновал осаду, и он проведет вас. – Подросток, сидевший у ее ног, тут же вскочил и бросился к Халиноми. – Если вам придется прорываться с боем, не смейте называть моего имени, пускай никто не знает, что я послала вас.

– Послала лишь передать венец? – недоверчиво спросил Тессе. – Разве это поможет твоему брату миновать осаду? Разве не лучше нам вывести его?

– О, он знает, что с ним делать, и выйдет сам, и разобьет войско Беры, и никто уже не сможет сказать, будто он женился бездумно, не приняв в расчет своего врага. Мой брат не будет прятаться и бежать, и Бера признает его и отступит.

Ладише пытался сохранить невозмутимое выражение лица, чтобы не обидеть царицу, но, судя по взгляду Тессе, тот явно сомневался в ее словах. Лицо Райхо выражало откровенное недоумение, Йарна же, напротив, впился в венец таким внимательным взглядом, каким царица недавно изучала лицо Ладише. Но та удивила их еще больше.

– С тобой, Ладише с крайнего запада, я хочу говорить. А твои друзья пускай выйдут прочь и возьмут с собой Яту.

Никогда еще никто из владык Хардилеи, Суари или Лаора не обращался к Халиноми по отдельности, и, если бы слова царицы еще прежде не удивили их, ее требование вызвало бы обиду. Нынче же Тессе, закатив глаза, поклонился и вышел, махнув рукой Яту, и Райхо с Йарной последовали его примеру. Ладише и царица остались наедине. Снова повисла тишина. Казалось, избавившись от Халиноми, владычица Агады утратила волю и впала в ту же мрачную задумчивость, что и при их появлении. Ладише не торопил ее, и прошло много времени прежде, чем она заговорила.

– Я обращаюсь к тебе одному, Ладише, ибо дело мое тайно и мало кому я могу его доверить. Слухами земля полнится, и слухи эти говорят, что среди Халиноми ты рассудительнее и осторожнее прочих, ты не ищешь могущества и славы, и я прошу тебя не рассказывать твоим товарищам о том, что ты услышишь.

– Я буду молчать, – отвечал Ладише.

– Пятнадцать лет назад я осталась вдовой и вернулась в Фадру. Брат мой был тогда еще ребенком, и я стала замечать, что он часто выходит из дому по ночам. В жаркие ночи я спала на крыше и видела, как он спускается в город. Что он там делал, я угадать не могла, а стража у ворот неизменно отвечала, что никто мимо них не проходил. Тогда я велела одной из рабынь следить за моим братом и докладывать мне о его ночных похождениях. И вот однажды она сказала, что царевич Эрья подошел к западной стене города, где нет ворот, и тогда огромное шестирукое существо, словно облитое смолой, перебралось через стену, и забрало его, и унесло в поля. Я испугалась и подняла тревогу, ибо и подумать тогда не могла, что мой брат почти каждую ночь встречается с этой тварью. Но, когда Эрью стали искать, он обнаружился в своих покоях, в постели, и все подумали, что рабыня сошла с ума. Тогда я велела другой рабыне следить за братом, и она говорила мне то же самое. И однажды я спросила Эрью, кто его тайный друг, с которым он встречается по ночам. Эрья сказал, что это добрая женщина, которая катает его у себя на плечах и показывает необыкновенные края, где ему хочется побывать, он называл ее… – Царица задумалась, словно пытаясь вспомнить события давних дней, затем тряхнула головой: – Я не помню, как он ее называл. Но мы, я и мои слуги, называли ее Матерью бедствий, потому как у нее было семеро сыновей, воинственных божеств. Эрью они не трогали, но он рассказывал, как однажды Мать несла его над полем брани, и ее сыновья летели перед ними, и не было воина, что устоял бы под их натиском, и самое могучее войско, говорил он, они могут одолеть, а сами – не получить и царапины.

Царица снова замолчала, а когда начала говорить, лицо ее исказила горькая злая усмешка.

– Я была так молода. Я мечтала о славе и могуществе, а что может принести могущество и славу, как не военные победы. Я призвала мудрейших из чародеев, и они построили темницу глубоко под землей и закрыли плитой с заклинанием. Тогда я опоила моего брата снотворным и вместо него пришла к западной стене. Я сказала Матери бедствий, что мой брат очень болен и не может ходить, но, если она хочет увидеться с ним, пускай идет за мной. И я привела ее в темницу и заключила там. О, я не боялась и нынче не боюсь ее сыновей: я пригрозила им, что, если они обратятся против меня, их мать никогда больше не увидит воли. Но напрасно я думала, что она станет слушать меня и что ее устами я смогу отдавать приказы ее потомству. Мать бедствий сказала, что ради Эрьи пришла ко мне, и только с Эрьей будет говорить, только его будет слушать. Но я так ничего и не сказала ему.

Вскоре ко мне посватался царь Агады, и я стала жить здесь, и забрала с собой венец, который Мать бедствий подарила Эрье, чтобы самая память о ней стерлась из его сердца. Но вот мой брат в беде, и никто, кроме воинственных божеств, не одолеет его врага. Пускай он наденет венец, по венцу она узнает его! Подай венец Эрье, скажи ему спуститься под город, в высохший колодец, скажи: ты, Эрья, получил венец от своей сестры; пока не снимешь его, Мать бедствий будет слушать тебя, она сделает как ты велишь, скажет все, что пожелаешь узнать, покажет все, что ты хочешь видеть, призовет своих детей, если будешь нуждаться в них, а если ослушается тебя, никогда не выйдет на свободу.

С этими словами она вручила ему венец.

– Ступай, Ладише, ступай со своими товарищами, и сделай как я велела.

… Если Тессе и хотелось знать, что говорила царица, виду он не подал, зато Райхо, стоило Ладише появиться на улице, тут же спросил:

– О чем вы беседовали так долго?

– Царица сказала, что ее брат с ранних лет любил не тех женщин, которые помогли бы ему сохранить голову на плечах, и что я похож на него. Рассказывала о его юношеских увлечениях и велела, чтобы я проявлял осторожность и вас призывал к тому же.

Райхо удовлетворился этим ответом, однако Йарна спросил, задумчиво рассматривая венец в руках Ладише:

– Чем же ее подарок поможет Эрье победить врагов?

– Судя по всему, он принадлежал матери Беры, и тот поклялся, что никогда не отсечет головы, на которой он покоится, – легко солгал Ладише.

Ответ, казалось, удовлетворил Йарну, а Тессе рассмеялся:

– Думаю, он даже не вспомнит о матери, когда увидит этого Эрью, глупа царица, раз думает, что сможет его смягчить.

На том они оставили Ладише в покое, и юный Яту повел их на восток, в земли Фадры.

Четыре дня длилось их путешествие и завершилось бесплодно. То ли ярость Беры была так велика, что он бросил осаду и ворвался в город, то ли глупый Эрья вышел навстречу своему врагу, но, когда вечером четвертого дня Халиноми подошли к Фадре, осадного кольца уже не было вокруг нее. У ворот стояла стража, за городом, в полуверсте от стены, виднелось обширное кострище – должно быть, там сожгли погибших. Слева от ворот, у самого входа в город, возвышался шест в полтора человеческих роста. На нем, крепко усаженная, покоилась отрубленная голова. И, хотя Халиноми никогда не видели Эрью, Ладише подумал, что незадачливый правитель так и не дождался спасительного подарка сестры. Йарна подтвердил его догадки.

– А скажите, добрые господа, чью это голову вздернули на пику? – осведомился он у стражей.

– То Эрья, – отвечал один из воинов, – трусливый пес и глупый похититель, не могущий даже отстоять что украл.

– Не хотел бы я оказаться на его месте, – усмехнулся Йарна. – Что же он украл такое, что ваш господин покарал его смертью?

Разговор о царевне Сефариды медленно перешел в разговор о ночлеге: солнце опускалось все ниже, а у них больше не было здесь дела. По словам Йарны выходило, что они, Халиноми, идут на далекий восток, в город Эрсафат, и решили идти через Фадру, ибо до них дошли слухи, что войско царя Беры могуче и многочисленно, и любопытно было проверить их правдивость. Речь его лилась так легко, словно Йарна не придумывал события по ходу рассказа, а лишь описывал, и вскоре Ладише стало казаться, что путь их и вправду лежит к границам благословенного края. Лишь венец, привязанный к поясу, противоречил рассказу Йарны, словно напоминал о чем-то.

Они остановились на ночь в маленькой роще в полуверсте от города, и долго Ладише не мог уснуть, вертя в руках бронзовый венец.

***
Юный Яту проснулся на исходе ночи: кто-то легонько трепал его по плечу, чей-то голос шептал его имя.

– Проснись, проснись, братец Яту, помоги мне.

Мальчик открыл глаза. Рядом с ним сидел на коленях господин Ладише, необыкновенно пугающе выглядели в предрассветной тьме его глаза. Яту открыл было рот, но Ладише поднял руку, призывая его молчать.

– Царица сказала, ты миновал осаду, стало быть, ты знаешь город и его тайные ходы и знаешь, где находится высохший колодец.

Яту кивнул. Он не мог взять в толк, что вызвало любопытство Ладише – сейчас, когда в городе у них нет больше дела, – однако молчал, ничем не выдавая изумления.

– Проведи меня к колодцу, братец Яту, – прошептал тот. – Не буди никого, уйдем тихо.

Яту поднялся. Остальные Халиноми спали – по крайней мере, так ему показалось. Дав знак Ладише следовать за ним, мальчик осторожно вышел из рощи и скользнул к городским стенам.

Сколько он себя помнил, в западной части стены, так низко, что и не увидать, если не знать заранее, проделан был проем. Небольшой – только пролезть подростку, вжавшись в землю, – наполовину засыпанный землей и каменной крошкой. Яту сомневался, что взрослому мужчине удастся протиснуться в дыру, но не знал другого способа обойти стражу. Разрыв землю, Яту приник к ней как мог тесно, распластался на животе и, едва помогая себе локтями, пополз вперед. У стены никого не было, разве только залаяла собака где-то вдали да послышался детский плач. Когда его плечи и спина оказались на свободе, Яту подтянулся на локтях и вытащил из проема ноги. Ладише с другой стороны передал ему меч-полумесяц и бронзовый венец. Влезть в проем с оружием ему не удалось бы.

И меч, и венец внушали Яту неизъяснимую тревогу, и, пока Ладише протискивался через отверстие в стене, мальчик постоянно оглядывался: не пройдет ли кто по улице. Ладише потребовалось гораздо больше времени, чтобы выползти с другой стороны, и, хотя ночная тьма скрадывала краски, Яту знал, что плечи его содраны в кровь. Стоило Ладише подняться, мальчик тут же отдал ему меч и венец и, махнув рукой, поманил за собой по узкой улице, чьи дома почти прижимались к городской стене.

Фадра спала болезненно и тревожно, еще не оправившись от разгрома, но уже примирившись с ним. Улицы ее на излете ночи были тихи и безлюдны. Лишь раз они услышали звук, похожий на грохот разбившегося горшка, да увидели двух вооруженных мужчин, что полудремали, прислонившись к стене дома.

Им пришлось дойти почти до северной оконечности города, и небо стало едва заметно сереть, когда цель их вылазки предстала, наконец, перед ними.

– Вот сухой колодец, господин, – прошептал Яту.

Обмазанные известью бортики колодца раскололись, деревянные створки рассохлись, и Ладише, сделав Яту знак помочь ему, потянул за ручку одной из створок. Яту потянул вторую, но сил не рассчитал: створка оказалась неожиданно тяжела, и он тут же опустил ее, и громкий стук, с которым она ударилась о стенку колодца, разнесся в предутренней тишине, словно гром. Яту замер, тревожно оглядываясь. Замер и Ладише, и некоторое время они стояли в молчании, ожидая и боясь непрошенного внимания. Затем Ладише шагнул к нему и осторожно отволок в сторону вторую створку.

Небо было теперь не черным, но грязно-синим, и то ли таинственный предрассветный час порождал обман зрения, то ли внутри колодца находился источник света, но Яту показалось, будто провал в земле тускло сияет. В этом мягком неверном свечении виднелась деревянная лестница, прислоненная к стенке колодца. Так необычно было видеть ее в месте, что было заброшено всю его жизнь, что Яту в изумлении обернулся к Ладише.

– Ты знал, господин, что она была здесь! Куда она ведет?

– Не знаю. – Ладише перегнулся через край колодца и рукой проверил крепость верхней перекладины. А затем перебросил ногу через бортик и ступил на старую лестницу. Яту с удивлением и тревогой взирал на него.

Некоторое время Ладише стоял неподвижно, будто пытаясь понять, выдержит ли дерево его вес, затем начал быстро спускаться. Яту, не зная, нуждается ли Ладише и дальше в его обществе, но не желая оставаться у колодца в одиночку, полез следом.

Внутри колодца обнаружился проход, широкий и короткий. Он упирался в стоячую каменную плиту, покрытую выбитыми на поверхности рисунками. Черты рисунков, даже малейшие трещины в камне, казалось, источали слабый серовато-белый свет, настолько призрачный и легкий, что его можно было принять за обман зрения. Стало очевидно, что они уперлись в тупик, однако Ладише это, казалось, ничуть не смутило. Некоторое время он стоял, рассматривая знаки, затем сделал к плите несколько шагов и возложил на голову бронзовый венец. Отражаясь от стен, голос его звучал раскатисто и страшно:

– Я получил венец от царицы Сефрах; пока не сниму его, Мать бедствий будет слушать меня, она сделает как я велю, скажет все, что пожелаю узнать, покажет все, что я хочу видеть, призовет своих детей, если я буду нуждаться в них, а если ослушается меня, никогда не выйдет на свободу.

Еще не стих отзвук его голоса, как бледный свет, лившийся от плиты, словно собрался в тонкий блестящий серп, ослепительно белый, метнулся к Ладише и окутал его, и полоснул сверкающим лезвием под грудью. На миг лицо Ладише осветилось жутко и призрачно, ноги оторвались от пола, радужки зрачков сделались так велики и черны, что заслонили белок, а затем свет погас, и Ладише рухнул где стоял.

Невыразимый ужас охватил Яту. Забыв обо всем на свете, не чуя под собой ног, стремясь как можно скорей покинуть это жуткое место, он бросился бежать. Вверху над колодцем едва нарождался рассвет.

***
Ладише очнулся в каменистой пустоши под грозовым темно-серым небом. Куда ни кинь взгляд, острые скалы выступали из земли, сливаясь цветом с тучами. Холодно не было, но не было и тепло. Ребра болели, словно кто-то сильно ударил его в грудь, но боль уходила с каждым вздохом, и вскоре Ладише забыл о ней. Медленно поднявшись, он огляделся по сторонам, но однообразная каменистая пустошь нигде не сменялась ни кромкой леса, ни лентой реки. В конце концов, он решил взобраться на самую высокую из видимых скал, чтобы осмотреться. Ему хотелось крикнуть, позвать Яту, разорвать царящую вокруг тишину, но отчего-то он уже знал, что Яту нет ни рядом с ним, ни вообще в границах обозримого мира.

Меч его, однако, был на бедре, и бронзовый венец украшал голову. Уже взбираясь на скалу, Ладише заметил далеко на северо-западе какое-то движение и быстро обернулся. Сначала казалось, будто ничего не происходит и зрение подвело его, но вскоре движение повторилось. Тот или те, кто находился там, двигался будто по волнообразной черте, повторяя ее изгибы, и Ладише, хоть не мог различить существа, был словно зачарован его мерным перемещением.

Тварь двигалась не медленно и не быстро и определенно приближалась. В груди тревожно заныло. Ладише не знал, прятаться ему или оставаться на месте. В конце концов, он решил взобраться на самую вершину скалы, где приближающемуся созданию труднее будет его достать.

И ошибся.

Существо было громадно. Необыкновенно худое, не имеющее признаков пола, оно состояло не то из камня, не то из обугленного дерева. Нижняя часть тела походила на змеиный хвост, но есть ли на нем чешуя, нельзя было сказать – хвост был густо залит вязким черным веществом, похожим на смолу. Смола как будто не застыла: двигаясь, чудище оставляло позади хорошо заметный след. Верхняя часть тела больше напоминала человеческую: из плеч и ребер выходили шесть длинных рук – по три с каждой стороны. Пальцы не имели ногтей, но сами заострялись к концу. Огромные глаза – в глазнице Ладише мог бы выпрямиться в полный рост – источали тот самый серовато-белый свет, что он видел в колодце, такой же свет исходил изо рта чудища.

Поднявшись на скалу, Ладише нисколько не обезопасил себя. Чудище приблизилось и кружило некоторое время под скалой, затем поднялось на хвосте, и лицо его оказалось почти вровень с Ладише.

– Эрья. – Низкий пугающий голос ее звучал как гул далекого водопада. – Это ты?

Ладише не ответил. Он спрашивал себя, знает ли Мать бедствий, что людям свойственно взрослеть, признает ли в нем мальчика, с которым дружила когда-то. Растрескавшийся, черный будто от копоти нос шумно втянул воздух. Мать бедствий склонила голову набок и медленно обогнула скалу.

– О нет, – произнесла она, обращаясь будто к себе самой. – Ты не Эрья. Ты пахнешь пеплом и глиной. Ты звезда, воспылавшая в пустошах крайнего запада. Не ошибусь, стоит думать, если напомню тебе.

Тотчас каменистая земля вокруг исчезла, исчезла Мать бедствий, и не на вершине скалы стоял он, а на краю вулкана Меджи-Тани, глядя в черное распахнутое жерло. И, хотя Ладише никогда не приближался к Меджи-Тани, он узнал эту страшную, рассеченную надвое вершину, которую мог видеть в дни своей юности на самом краю обозримого мира. И, хоть зрелище было грозно, оно поселило в нем не страх, а тоску, вонзившуюся в сердце, будто острый шип. Мать бедствий больше не пугала его. Оторвав глаза от жерла, глядя перед собой, Ладише произнес громко:

– Если венец и вправду дает мне власть над тобой, покажи мне моих родичей, и племя ят-сотоф, и дом мой, и мать мою покажи.

И она исполнила его волю. Вулкан отдалился на много верст, превратившись в слабо различимый раздвоенный пик близ громады Рудвы, и был нынче он, Ладише, в пустошах крайнего запада. Дома из самана, и рыжие быки, и выгоревшая трава – все было знакомо ему, и Ладише оглядывался в волнении, всматриваясь в лица людей. Старый Яруфи сидел перед своей хижиной и скреб коровью шкуру, счищая остатки жира и собирая их в расколотую глиняную миску. Рядом с ним его сестра, такая же старая, почти не изменившаяся за пятнадцать лет, что Ладише не видел ее, растирала в ступке неведомое зелье.

Кто-то воскликнул сзади:

– Эй! Обернись! – и Ладише обернулся. Он едва узнал женщину, высокую и крепкую, почти без одежды. Кроме короткой набедренной повязки, ее украшали многочисленные бусы, закрывающие грудь, – это была красавица Лессеф, что и в пору его юношества привлекала женихов со всего племени. Даже Ладише, даром, что был одного с ней рода, заглядывался на Лессеф, и добрая дружба их никогда не омрачалась. Он хотел ответить ей, но понял, что Лессеф кричала не ему, а девочке-подростку, к которой брела корова – еще чуть-чуть – и зажует косу. Девочка отскочила, смеясь: ей было не больше одиннадцати лет, но она уже походила на Лессеф, и Ладише подумал, что видит мать и дочь.

Нынче красавица не вызвала в нем прежних чувств, и он рассматривал ее не более жадно, чем коров, старого Яруфи и очертания вулкана вдалеке. Сердце его сильно билось, когда он брел среди домов, разыскивая мать, братьев и сестер. Дома ят-сотоф были непрочны: их часто подновляли, разбирали и строили наново, нередко в другом месте, и Ладише не сразу нашел мать.

Эрвелеси Лунная Кошка сидела, привалившись спиной к стене дома, и сшивала коровьи шкуры, которыми завешивали входной проем. Костяная игла споро мелькала в ее руках, и в иное время Ладише залюбовался бы ее работой. Нынче же мог лишь вглядываться в ее лицо – и не в силах был наглядеться. Прошедшие годы иссушили ее кожу и обесцветили волосы, но прежняя стать и прямота еще сохранялись в ней, и Ладише хотелось броситься матери в ноги, но, необыкновенно близкая и небывало далекая, она не увидела бы его.

Рядом с матерью сидел подросток не старше тринадцати лет. Ладише мальчик был незнаком, потому как родился после его ухода, поначалу Ладише не обратил на него внимания. Мальчик хмурился, кусал губы, словно волновался о чем-то, перед ним разложены были на земле несколько деревянных дротиков. Коротким кремневым ножом подросток обтачивал их наконечники. Вот он оторвался от работы и, будто приняв некое важное решение, обернулся к Эрвелеси.

– Отчего же, матушка, мне не пойти на север! – воскликнул он, и Ладише понял по голосу, что мальчик говорит это не впервые. – Если на западе земля кончается огнем, на юге – водой, а на востоке живут люди, что ты скажешь о севере?

– Что лежит на севере, того никто не знает, – отвечала мать. – И, если сердце твое томится дома, я не стану держать тебя. Но ты юн и неопытен, и, если хочешь отправиться в одиночку, тебе придется научиться хотя бы затачивать дротики. – В это время мальчик, словно под проклятием, отхватил лезвием едва не половину наконечника.

Ладише ждал, что мать упомянет его, что скажет его юному брату о сыне, ушедшем на восток много лет назад. Но его имени так и не прозвучало.

Вот небо подернулось красно-золотой пеленой, и прочие родичи стали подходить к дому. Были здесь сестры – Сабди, Рахни и Абриссе с их детьми, были старший и младший братья – Лахри и Эби-Руи, и брат матери – Селгари Золотой Паук. Лишь двоих не увидел Ладише среди них: старшего своего дядю, Нерхи, и племянницу Афади. Что стало с ними, он не знал, и никто не упомянул их. Сожрал ли дядю червь или сгубила лихорадка, которую люди и животные вдыхают вместе с пылью? Умерла ли Афади в родах или, не успев повзрослеть, не пережила засушливого лета? Как долго он отсутствовал, как многого не знал! Ладише с жадным вниманием вглядывался в лица родных, и горечь и сладость проливались в его душу, и времени не существовало для него.

Но вот стемнело, стали ложиться спать, и, когда костер потух, Ладише понял, что ничего больше не увидит. Ему хотелось выйти за пределы села и бродить в степи среди сухой травы, но ни зноя дня, ни прохлады ночи, ни запахов еды и костра он не чувствовал. Мать бедствий не перенесла его на крайний запад, она дала лишь наблюдать, что творится дома. Видеть и слышать – вот и все, что он мог. Прохладный ветер не оближет его лица, и трава не сомнется под ногами, а в ночной тьме что он разглядит?..

Ладише показалось, будто венец сильнее сжал голову. В висках болезненно билась кровь, но он решил, что то дает о себе знать душевная усталость, и велел Матери бедствий:

– Я слышал, мой друг Райхо родом из благословенного края Герны, что севернее Медного берега. Я хочу видеть его родину и сам решить, так ли она хороша и изобильна, как он говорит.

Мать бедствий не показалась ему, но яркая зелень тут же бросилась в глаза, и Ладише заморгал, потрясенный, словно попавший в невиданный сад. Поросший лесом берег оврага спускался в речную долину: крутой с одной стороны, с другой он был пологим и песчаным. Именно на пологом, противоположном от Ладише берегу животные, похожие на маленьких антилоп, склонили головы к воде. Никогда прежде Ладише не видел их. Звери были безроги, скромной окраски, почти сливающейся с землей, большие уши стояли торчком. Вот словно что-то напугало их: невиданные антилопы подняли головы от воды, водя носами, затем бросились бежать вдоль берега. Ладише показалось, будто в лесной чаще еле слышно зашевелились ветви, но, возможно, глаза лгали ему.

Ладише пошел по краю берега, ища спуск, но тут же вспомнил, что не находится на самом деле в гернском лесу. Вероятно, в этом чудном пространстве между видением и явью он мог бы ходить и по воде, и по воздуху.

– Поддержи меня, если я буду падать, – сказал он Матери бедствий и ступил с обрыва.

Воздух не удержал его, но не дал и разбиться. Неспешно, словно на речное дно, Ладише опустился на землю. Река текла теперь у самых его ног, не быстрая и не медленная, сверкающая серебром. Она была так полноводна, как никогда не бывали реки его родины, и, видя такое количество воды, Ладише подумал, что не зря Райхо называл Герну изобильным краем.

Он перебрался через реку, не замочив ног, с головой уйдя под воду, но не переставая дышать. Под толщей движущейся воды он видел отблески рыбьей чешуи – красные, белые, золотые. Мощное дыхание жизни чувствовалось в этих водах, во всем этом краю, и, выбравшись на берег, Ладише долго бродил по лесу, выискивая следы животных и того, кто испугал странных антилоп.

В ветвях деревьев сновали птицы. Под дубом – куда более раскидистым и зеленым, чем все, виденные им на юге, что-то выискивала на земле пятнистая куропатка. Ладише не удалось даже рассмотреть предмет ее любопытства: что-то большое, пушистое, невнятной окраски упало с ветвей, и куропатка забилась в когтистых лапах. Кошка, похожая на каракала, только пятнистая и окрашенная куда более бледно, свернула птице шею и отволокла свою добычу прочь от дерева. Сверху послышались недовольные вопли, Ладише поднял глаза. Еще две кошки, сидящие на ветвях, истошно кричали, словно негодуя, что добыча досталась не им.

– В самом деле удивительная земля! – воскликнул Ладише, рассматривая ближайшую кошку.

Она не могла ни чувствовать, ни видеть его, но ему показалось, будто хищница неотрывно смотрит туда, где он стоит. Куропатка все так же безжизненно висела в ее зубах. Наконец, кошка словно оправилась от наваждения, заморгала и быстро убежала в чащу, унося добычу.

Ладише пошел в противоположную сторону и вышел на неширокую цветущую луговину. В прозрачном, словно светящемся воздухе носились стрекозы, со стороны леса раздавался стрекот цикад, и Ладише пожалел, что не может ощутить запаха цветов и свежести летнего утра. Он вышел в середину луга, оглядываясь кругом: редкие облака лениво двигались по небу, пушистые пчелы кружили над цветами, из леса поднялась и улетела, громко крича, стая птиц – должно быть, спугнул хищник. Сначала, веля Матери бедствий показать ему Герну, Ладише хотел посмотреть на населявших ее людей, ведь прежде он никогда не видел светлоглазое светловолосое племя, жившее к северу от Медного берега. Теперь желание это ушло, растворившись в необыкновенном покое, что даровало это место, и, хотя сердце его отдано было крайнему западу, бесплодной, истощенной земле, Ладише подумал, как счастлив Райхо, что родился здесь.

Тупая назойливая боль омрачала его радость. Он больше не мог убеждать себя, что она происходит от усталости: венец все более сжимался на его голове. Время, отведенное ему, стремительно выходило, но сколько всего он хотел еще увидать!

– Если есть другие земли на свете, кроме Герны и Суари, Хардилеи и Лаора, я хочу их видеть! – крикнул он в пропитанный солнцем воздух, зная, что Мать бедствий слышит его. – Если есть другие материки, кроме этого, и другие острова, я хочу знать о них!

Он будто не сдвинулся с места, но невероятные образы, сменяя друг друга, поплыли перед его глазами, и каждому Мать бедствий давала время, чтобы Ладише мог рассмотреть его, и вместить в свое сердце, и сохранить, будто величайшую драгоценность.

Он видел бесплодные равнины крайнего востока, куда не заглядывало солнце и где ничего не росло. Черные скалы выступали из земли отовсюду, и страшные крики неведомых существ разносились над краем.

Он видел затянутый твердой белой коркой океан у северного предела материка, и длинношеих ящеров с панцирями из драгоценных камней – конечности чудищ превратились в ласты.

Он видел женщин с прозрачными глазами, что отрезали от своих тел куски плоти и кормили ими собственных детей.

Он видел чудовищ подводного мира, и светящийся занавес в ночном небе, и бесчисленные острова близ материка, и ужасный лабиринт из черного камня – молнии и ветры разбивали его, и людей, одетых в меха, и лунных ягуров, и много других чудес. Венец все сильнее сжимал его голову – словно острые лезвия выступили из бронзового обода и взрезали кожу, лоб и затылок намокли от крови, но Ладише не был еще удовлетворен.

– Небо! – воскликнул он, боясь, что венец раскрошит его череп раньше, чем он увидит величайшее из творений Создателя. – Покажи мне звезды, луны, светящиеся пояса, все небесные тела, что сотворил Небесный Отец!

И снова поплыли перед ним картины далеких миров: огромные огненные шары – белые, красные, голубые – это были, несомненно, звезды. Возле некоторых звезд ходили по кругу другие тела, куда меньшие, тоже в виде шара. Они не светились, но какие-то были раскалены и освещены так ярко, что слепили взгляд, а другие пребывали в вечной тьме и стуже. На некоторых были реки и облака, но вовсе не похожие на те, что Ладише видел прежде. Некоторые опоясывали разноцветные вихри, отчего казалось, будто поверхности огромных шаров волнуются, как океаны. Некоторые из этих тел сопровождали в их пути еще меньшие тела разнообразнейших очертаний. Между звездами и их многочисленными спутниками было много пустоты – но не той пустоты, что образуется между двумя домами, стоящими на одной улице, или двумя деревьями в лесу. Это была другая пустота, без света и звука, ни воздуха, ни самой маленькой пылинки не было в ней. Широкие пояса камня ходили в этой пустоте, и светились, и каждый камень казался издали крохотной звездой.

Ладише почти ослеп от боли, но в жадном волнении, в неутолимом любопытстве не в силах был оторвать глаз. Только когда все его естество содрогнулось в ужасе в предчувствии мучительного конца, он схватил венец и, напрягая все силы, стянул с головы, оставив на лезвиях обрывки кожи и волос.

И звезды пропали, пропали невиданные миры, и он оказался снова в сухом колодце у северной стены Фадры. Весь лоб и затылок под волосами залила кровь. Пол был усеян обломками разбитой плиты, колдовские знаки на ней померкли. За плитой обнаружился неглубокий каменный мешок, уже, без сомнения, опустевший. В руках Ладише сжимал две части расколовшегося венца.

Во рту пересохло, сильно кружилась голова. Сев на колени, Ладише привалился плечом к стене. Он не знал, сколько времени провел под землей, но наверху уже явно наступил день: в колодец лился яркий солнечный свет. В его лучах хорошо был заметен след из черной смолы, оставленный проползшим здесь огромным туловом. Мать бедствий вырвалась на волю, когда у Ладише не стало сил приказывать ей, и как испугало, должно быть, ее появление жителей Фадры. Он постарался прислушаться к звукам наверху, но слышал плохо. Казалось, всякий шум заглушали звуки его дыхания и, справившись с головокружением и тошнотой, Ладише медленно побрел к лестнице.

Он выбрался из колодца под яркое солнце и едва успел отойти, как из-за ближайшего дома показались те самые два воина, что вечером стояли на воротах, а за ними – зрение не обмануло его – с самым непринужденным видом шел Йарна, встрепанный и бледный, но явно не обескураженный неожиданностью.

– Вот откуда след! – воскликнул он, указывая на потеки смолы на краю колодца. – Проверьте там!

Словно ему и полагалось распоряжаться, воины царя Беры склонились над колодцем.

– Там ничего нет, – отвечал Ладише. Ложь слетала с его уст легко, разум был как никогда ясен. – Я сам спустился только что, но лишь разбил голову. Там тупик и куски камня.

– Спустился? – Йарна пристально уставился на него, будто стремился уличить во лжи. – То есть ты видел чудище? Где ты был? И где юный Яту?

– Он не с вами? – Ладише сделал вид, будто не слышал ничего, кроме последнего вопроса.

– Я думал, он пошел с тобой… куда бы вы там ни отправились. Что ты вообще делал здесь? Как ты пробрался в город, что стража не видала тебя?

Сбить Йарну с толку было, несомненно, труднее, чем Райхо или Тессе, и Ладише не знал, следует ли ему лгать теперь, когда Мать бедствий на свободе, Эрья мертв, а венец расколот и никто больше не сумеет воспользоваться его властью.

– Я поведаю обо всем по дороге в Агаду, – кротко ответил он, – чтобы не повторять рассказ три раза.

Йарна удовлетворился его словами. Стражи из Сефариды обследовали колодец и обнаружили, что смоляной след тянется от расколотой плиты внизу, но что это была за плита и что за ней находилось, никто так и не смог определить. Ладише был уверен: кроме сестры царевича и чародеев, призванных ее волей, никто не знал, зачем предназначен каменный мешок под колодцем.

Суета в городе вскоре утихла. Царь Бера велел на всякий случай вынести обломки плиты за ворота и сложить на кострище, где сожгли павших. Возможно, колдовские знаки внушали ему неизъяснимую тревогу. Тессе и Райхо, тоже пришедшие в город с рассветом в поисках Ладише и Яту, так и не нашли мальчика. Ладише предположил, что Яту убежал разыскивать родных, как поступил бы всякий на его месте, и, не нуждаясь более в услугах проводника и не желая сердить воинов Беры, Халиноми решили не искать его. Они ждали у ворот до полудня, но Яту не вернулся к ним.

Когда они оставили Фадру и направились на запад, Ладише сдержал слово и рассказал о ночной вылазке, и, когда закончил говорить, Тессе воскликнул не то досадуя, не то смеясь:

– Что же ты не вспомнил о ее сыновьях! Будь у меня власть над воинственными богами, я привел бы к покорности весь материк!

На третий день их пути, когда вдалеке показался город Эфалим, Йарна предложил найти в нем кузнеца и восстановить, насколько возможно, расколотый венец. Царица, несомненно, уже должна была узнать о падении Фадры, и не стоило расстраивать ее еще сильнее.

… Йарна был прав: царица, конечно, знала о гибели брата. Она приняла их неохотно и, верно, рада была бы вовсе с ними не видеться. Но потерянное равнодушное лицо ее преобразилось в миг, стоило ей увидать Ладише и остроугольные шрамы, венцом опоясывающие его лоб. Краска мгновенно сбежала с ее лица. Бросившись к Ладише, царица вырвала венец у него из рук и с силой ударила о колено. И – чудо! – венец распался на две части так легко, словно кузнец из Эфалима не перековал его наново.

– Глупец! – завизжала царица. – Безумец! Самозванец! Будь ты проклят вовек!

Бледность ее уступила место болезненному румянцу: пылали щеки ее и лоб, грудь и шея, в глазах плескались страх и ярость. Она схватила хлыст, висевший на поясе, и прежде, чем Ладише отступил, ударила его. Он поднял руку, защищая лицо, и плеть обвилась вокруг локтя, содрав кожу.

– Я думала, ты не ищешь могущества, не прельстишься властью, как я была глупа! – кричала царица. – Ты таков же, как твои товарищи, о зачем, зачем я доверилась тебе!

– Ну, хватит! – зло вскричал Тессе. – Эрья все равно мертв, и Мать бедствий не слушала тебя, так ли важно, свободна она или нет! Пусть идет куда хочет, какая тебе до того печаль!

Царица обернулась к нему. Все еще пылая гневом, она, однако, убрала хлыст и проговорила с ненавистью:

– Как будто тебе неизвестно, что, только сыновья ее увидят мать на свободе, они тут же явятся за мной! Кто укроет меня от них, кто защитит! Стены не удержат их, мольбы не смягчат их сердец, ни пшеницей, ни рабами, ни золотом не откупиться от них!

– Так, может, стоило думать перед тем, как пленить их мать! – Тессе выпалил это прежде, чем Йарна упреждающе тронул его плечо, и окончательно взбесил царицу.

Ладише думал, она ударит его, но царица внезапно подалась к нему всем телом и ткнула рукоятью хлыста в подбородок с такой силой, что Тессе пришлось вскинуть голову.

– Ты встанешь между мной и ее сыновьями, безродный котенок! Ты и твои товарищи, что вздумали обмануть меня! А решите уйти из города прежде срока – велю расстрелять вас со стен. Поэтому думай, Тессе из Суари, думай, как советовал мне! Выбор у тебя весьма невелик.

В своей ярости она выглядела безумной. Тессе зло оттолкнул ее руку. Йарна проговорил, стремясь умиротворить царицу:

– Мы останемся на сколько угодно, госпожа, и попробуем, если это будет в наших силах, защитить тебя от твоих врагов.

Некоторое время она гневно смотрела на Йарну, будто он учинил ей смертельную обиду, затем зло махнула рукой и велела:

– Ступайте прочь. Скажите, пусть вам приготовят жилище, и, если посмеете меня бросить, пеняйте на себя.

… Их поселили в просторной светлой комнате в одной из дворцовых пристроек. Перед лицом смертельной опасности царице пришлось открыться своему супругу. Пав ему в ноги, она заклинала его снарядить едва не целое войско охранять дворец, ибо дошли до нее слухи из Фадры, что ее пленница и давний враг, Мать бедствий, сбежала на свободу. Теперь, говорила царица, остается только ждать, когда ее сыновья узнают о том и найдут пленителей матери. Видно, опасаясь, как бы царь не отдал ее на откуп свирепым божествам, Сефрах сказала ему, что не только ее саму, но и детей, и весь ее род семеро чудовищ стремятся погубить. Халиноми показалось, что царь не поверил супруге и, возможно, даже счел ее безумной, но охрану у дворца выставил многочисленную.

Дни текли за днями, ущербная луна округлялась, а жуткого потомства Матери бедствий не было и следа. Несколько раз царице чудилось, будто с севера, запада или юга к городским стенам приближаются зловещие тени. Она велела бить тревогу и поднимать воинов, и Халиноми приходили по ее зову и бросались к стенам, и с каждой неоправдавшейся тревогой росло их раздражение. Одно было хорошо: чем чаще царица видела в любом облаке предзнаменование гибели, тем меньше верил царь в ее страхи.

И вот, когда терпению их, казалось, настал конец, свирепые божества явились за обидчицей матери.

Поздним пасмурным утром ударили в гонг, и Халиноми, не веря в истинность тревоги, все же схватились за оружие и бросились ко дворцу. Стоило им выйти на улицу, тут же стало ясно, что на этот раз опасения их госпожи подтвердились. В затянутом тучами небе стремительно приближалось к городу черное облако. Но не воду несло оно в своих недрах: нечто живое и многолицее вилось внутри, меняя цвета и обличья. Ладише видел очертания неведомых тварей, и людей, вооруженных луками и копьями, и огненных вихрей, подсвечивающих облако изнутри.

Оно пронеслось низко над городской стеной и двинулось ко дворцу. Стрелы, которые посылали лучники со стен, не находили цели – так быстро двигались неведомые существа. На ступенях дворца, перед тяжелыми воротами, которые двадцать воинов поспешно запирали изнутри, Халиноми повстречали и самого Сихема, царя Агады. Бледный, с покрытым испариной лбом, он, тем не менее, был вооружен копьем с начертанными на древке колдовскими знаками.

– Где царица? – крикнул ему Тессе.

– Прячется внутри, – отвечал Сихем.

Не сговариваясь, обернулись они к своему многоликому врагу. Облако было уже совсем близко, и видно сделалось теперь, что оно не едино. Словно окруженные черным дымом, неслись по воздуху семь существ, непрестанно меняющих обличья, как будто не могущих решить, какое лучше подойдет для расправы. Райхо, встав на краю крыльца, послал подряд три стрелы, но, хоть они и смазаны были ядом котенка Ламат, ни одна не достигла цели. Первая ушла в дым, окружающий одно из божеств, и сгинула безвозвратно. Две другие, словно столкнувшись с непреодолимым препятствием, упали на землю.

Сихем поднял копье, примерившись для метания, но Йарна удержал его руку:

– Нет! Ты лишь обратишь их против себя! Нам нужно уходить, стрелы их не задержат.

Будто в подтверждение его слов, Райхо опустил лук, и свирепые боги пронеслись мимо него. Йарна, Тессе, Ладише, Сихем и несколько воинов из охранявших дворец едва успели проскользнуть в узкую щель, оставленную между створками ворот, чтобы царь мог скрыться внутри.

Меньше всего ожидали они увидеть за воротами царицу. Ей бы прятаться в глубочайшем из подземелий, но, встрепанная и бледная, с горящими глазами, одной рукой она тащила за собой мальчика лет десяти, в другой держала широкий нож.

– Я знала, что ты отдал меня на откуп! – воскликнула она, указывая острием на супруга. – Ты впустил их в город! Я принесла беду, и ты захотел покончить со мной! Где защита, которую ты обещал! Почему мои враги у ворот! Знай же, что, если они вступят в мое убежище, я перережу горло твоему сыну! Заприте ворота, заприте ворота! – закричала она воинам и бросилась прочь, таща за собой мальчика.

Ворота, о которых она говорила, вели, должно быть, в тронный зал – Ладише мельком увидал обширное длинное помещение прежде, чем царица с сыном вбежали туда и воины заперли их изнутри тяжелым, окованным бронзой засовом.

Створки первых ворот распахнулись и вылетели внутрь, ударив в стены. Ладише сбило с ног и швырнуло на пол, от чудовищного удара он едва мог вдохнуть. Они были внутри, семеро яростных божеств, они знали, где искать их добычу, и все же одно из них отделилось от своих братьев. Видно, заметив шрамы на лбу Ладише, оно бросилось к нему, на ходу меняя обличья. Волна, орел, дракон, облако пепла… в конце концов, оборотень определился с обликом. На Ладише прыгнула кошка вроде той, что грезилась ему в видении Герны, только много крупнее. Если свирепое божество хотело тем самым внушить ему ужас, оно ошиблось: благословенный край будто снова возник перед Ладише. Он взглянул в глаза кошки, и глубже океана показались они ему, и, верно, в целом мире не было смерти желанней, чем эта.

Но черное призрачное чудище взметнулось перед ним, раскинуло шесть обугленных рук, взвыло горько и страшно – и кошка отшатнулась, смутилась, как если бы встретила непреодолимое препятствие. Даже не попытавшись достать Ладише, она отвернулась и кинулась к своим братьям.

Оглушенный и разбитый, он мог видеть, но не предотвратить все, что случилось после. Сихем, презрев предостережение Йарны, бросил копье в одно из чудищ – и попал, но могучее оружие, как прежде стрелы Райхо, бессильно рухнуло на пол, не причинив свирепому божеству вреда.

Вторые ворота раскололись и влетели внутрь – царица пряталась за ними, сидя на полу, крепко прижимая к себе сына. Стоило потомству Матери бедствий ворваться в зал, она вскочила и потащила мальчика за собой, прижимая нож к его горлу, и, верно, убила бы его, безумная в своем отчаянии. Но Йарна, вскочив с прытью гепарда, схватил расписанное колдовскими знаками копье и метнул в царицу. Наконечник попал ей в плечо – и то ли удар был так силен, то ли чары явили, наконец, свое могущество, но царицу отбросило назад, словно кто-то оттолкнул ее. В тот же миг яростная свора добралась до своей добычи – царица взмыла в воздух, глаза ее выкатились из орбит, рот раскрылся в беззвучном вопле – а затем чудовищная сила швырнула ее о стену. Раздался оглушительный хруст – и тело рухнуло на пол уже бездыханным.

Свершив свою расправу, свирепые боги завыли, зарыдали, захохотали множеством голосов, и так страшно было их торжество, что многие зажимали уши и закрывали глаза. Хохоча и рыдая, окутанные черным дымом, сыновья Матери бедствий вылетели прочь сквозь разбитые врата, и их жуткая песнь еще долго не стихала в отдалении.

***
Солнце, побиваясь сквозь крону смоковницы, слепило Ладише, но он не менял положения. Голова его покоилась на коленях Дархи, и та легко втирала в шрамы на лбу угольный порошок. Ему было так хорошо, что говорить не хотелось, а она ни о чем не спрашивала, и они долго молчали, пока Дархи продолжала свою работу. Вскоре она завершила рисунок широким мазком в верхней части лба и отряхнула руки.

– Вот и все. Теперь океан как будто волнуется.

Блаженное спокойствие, овладевшее им, было так сладко, что Ладише не хотелось подниматься с ее колен. Дабы продлить их счастливое уединение, он спросил:

– Как ты думаешь, сестрица Дархи, почему Мать бедствий за меня заступилась? Ведь я надел венец Эрьи и явился к ней самозванцем, и она всяко знала, что свободу я даровал ей не по своей воле.

– Об этом лучше спросить у нее, – усмехнулась Дархи. – Тайны чужих душ известны лишь Создателю, и я не могу говорить за Мать бедствий, как вы ее зовете. Но на ее месте я была бы благодарна за то, что ты оставил в покое мое потомство и, зная его силу, не пользовался властью над ним.