Лет шесть назад, еще на старом контактовском аккаунте я беседовала с одной женщиной о Халиноми и... тогда еще Эвелине. Эта женщина приводила примеры из супружеской жизни, прикладывая их к реалиям фантастического мира и браку Халиноми с их сестрицей. Чем больше я читала ее сообщений, тем больше меня передергивало от одной мысли, что Халиноми могут быть такими, как в ее примерах. Скажу сразу, ничего страшного в примерах не было: обычная жизнь. Кто живет с мужчиной, наверное, сто раз попадал в такие ситуации. Но ни одного сообщения я не приведу: во-первых, помню их очень плохо, во-вторых, мне даже думать об этом противно, не то что говорить.

И вот пару дней назад я размышляла над всем этим, и подумала внезапно: если бы то же самое говорилось о драконах, мне не стало бы противно. Наоборот, я посчитала бы все особенности ящериной жизни весьма милыми. Так было, например, с Глаурунгом: сколько Толкин не писал о том, что ящер разжирел, о том, что его брюхо источало зловонную слизь, и о прочих объективно неприятных вещах, я все прощала. Что ни делал Глаурунг, все казалось мне милым, потому что я уже любила его, и досадные мелочи не просто не могли помешать этому, наоборот: преломляясь в моей симпатии, они становились забавными особенностями.

Выходит, в Халиноми видеть милые особенности мне отвратительно. Отвратительно видеть их живыми. Они могут быть сколь угодно жестоки, непримиримы и злы, но быть жалкими, нелепыми, с изъянами — не могут. Верно, поэтому образы Райхо и Ладише, в конце концов, оставили все человеческое и в чистом своем проявлении стали силами неживой природы.

Ходила нынче по полям былой славы: читала все свои сетевые записи за 2011-2012 годы. Зашла даже на старый Синий Сайт, где мертвые с косами стоят, почитала форум и статьи. Господи, каким же я была упорышем! Обычно, когда речь идет о старых загонах, мне хочется пробить рукой лицо. И все же я люблю Лорингу за тот бесконечный ебненький оптимизм, что она несла в массы. Я давно уже не выражаюсь так откровенно и грубо, научилась улыбаться и кланяться, и единственное, что осталось во мне от Лоринги, — это любовь к стебу, высмеиванию и непонятной ебаной хуйне.

Да будет старый флэшмоб "О чем могла бы быть не написанная тобою книга". Вы отмечаетесь в комментариях, я даю вам три названия книг вашего авторства (например, "Синие котики", "Овечий бог", "Хоп-хэй-ла-ла-лэй"). Вы у себя в дневнике пишете, о чем могли бы быть эти книги. В ответ можете дать мне свои три названия.

От GiraWizard:

"Вся правда о моем грехе: как я это делаю и зачем"1. "Вся правда о моем грехе: как я это делаю и зачем". Если бы я написала книгу с таким претенциозным названием, то постаралась бы маленькое пристрастие раздуть до размеров романа, а то и вовсе выдумать, чтобы заслужить скандальную славу. Например, написала бы, что люблю танцевать голой на балконе, смотреть эротические сны и выбрасывать на улицу еду, которая мне не нравится.

"Невинность давно ушедшего человека, о котором мы знаем всё"2. "Невинность давно ушедшего человека, о котором мы знаем всё". Звучит как ответ по билету, который не учил, но говорить нужно. Если бы я написала такую книгу, она была бы посвящена заговариванию зубов преподавателям, чтобы за счет громких фраз и уверенного голоса выбить зачет.

"Что бы еще такого не сделать на выходных"3. "Что бы еще такого не сделать на выходных". В вашей неделе столько выходных, что вы устали занимать их делом? Ни секс-марафон, ни африканское сафари больше не могут вас удивить? Все занятия приелись и хочется видео с котиками? Только для вас — доступные и необычные способы провести время от ведущего специалиста по страданию херней!

Пару дней назад участвовала в игре по ГП, где нужно было написать драббл на выбранную тему. Я выбрала "признание в любви спящему", и вот что у меня получилось.

***
Стекая со стен, вода падала в полукруглую каменную чашу высотой в два человеческих роста. Одиннадцатилетняя девочка не смогла бы добраться до края, особенно держа стеклянную банку величиной с ее голову. Однако нужно было торопиться. За стеной слышались голоса и какая-то возня. Джинни не разбирала слов, но через закрытое тонкой перегородкой отверстие в кладке слышала голос Гарри. Ему отвечал второй — ниже и тише. На какой-то миг он показался Джинни знакомым, но она, хоть убей, не могла вспомнить его обладателя.

Девочка в отчаянии оглядела помещение. Здесь не было ничего, кроме каменной чаши и отверстия в стене на высоте девяти футов. Вероятно, предназначенного для того, чтобы василиск мог проникнуть в смежную комнату. Ни лестницы, ни выступа, чтобы влезть на край чаши, поблизости не было. Вспоминая уроки Флитвика (она посещала их весьма аккуратно), Джинни поставила банку на пол и взмахнула палочкой.

— Вингардиум Левиоса!

От волнения голос ее срывался, и заклинание пришлось повторить три раза, прежде чем банка поднялась в воздух. Стараясь не расплескать содержимое, Джинни осторожно подняла ее над огромной чашей и медленно перевернула. Напиток живой смерти заструился в каменный сосуд, и, судя по тому, с каким грохотом падали его струи, чаша была неполна. Вылив зелье до капли, Джинни без особенных церемоний опустила банку на пол. Теперь оставалось надеяться, что василиск вернется с охоты раньше, чем непрестанно текущая со стены вода вымоет из сосуда весь напиток.

Голоса за стеной звучали громче: очевидно, о чем-то спорили. Джинни отчаянно прислушивалась, но разобрала только имя Дамблдора, пару раз произнесенное Гарри и его собеседником. Она вздрогнула, когда из далекого хода послышалось шуршание. Василиск двигался тихо, но превосходная слышимость в здешних тоннелях выдавала его приближение. Зажмурившись, боясь отойти от стены, Джинни превратилась в слух. Вот змей миновал узкий лаз, ведущий к Запретному Лесу, — только она знала об этом ходе — вот оказался в комнате с чашей, увидел ее, Джинни.

— Приветствую тебя, Царь Змей, — пискнула она.

Другие слова не были ей известны. В то утро два месяца назад, когда она, охваченная тревожным предчувствием, попросила Гарри научить ее нескольким фразам на змеином языке, уроки закончились на приветствии. Открывая лаз в Тайную Комнату, будучи беспомощным орудием в руках злого чародея, Джинни собирала в кулак всю невеликую волю, чтобы произнести эти слова — единственные, что принадлежали ей, а не владеющему ее разумом колдуну. И постепенно василиск начал отвечать.

Вот и нынче в ответ раздался свист, от которого спина покрылась холодным потом. Затем василиск, казалось, утратил к ней интерес. Возвращаясь с охоты, он неизменно приникал к чаще, и надежды Джинни оправдались. Змей склонил голову к каменному сосуду, и некоторое время слышен был лишь плеск воды.

Василиск не сразу понял, что что-то идет не так. Джинни почувствовала, как он замер на некоторое время, будто насторожившись. Дыхание с хрипом вырывалось из его пасти, но делалось все слабее. Огромный змей покачнулся на хвосте, фыркнул, потряс головой, словно стремясь прогнать внезапную сонливость, но полынь и асфодель делали свое дело. На несколько мгновений все стихло, а затем василиск рухнул на пол, расколов край каменной чаши. За стеной воцарилась тишина. Боясь пошевелиться, Джинни ждала, пока собеседники возобновят разговор. Ей вовсе не хотелось, чтобы обладатель злого голоса, беседующий с Гарри, обнаружил в святая святых наглую первокурсницу. Наконец, голоса снова заговорили.

Закрывая глаза ладонью, Джинни бросилась к василиску, боясь, что в падении змей сломал себе ребра. Замерев на полу, василиск казался мертвым, и, хотя Джинни знала, как действует зелье, на миг ей сделалось страшно. Сняв мантию, она набросила ее, как покрывало, на смертоносные глаза, и, достав зеркальце, осторожно оценила безопасность своей работы. Убедившись, что покрывало надежно прячет взгляд, она поднесла зеркальце поочередно к носу и пасти василиска. Ей показалось, что прошло несколько веков прежде, чем на зеркальной поверхности появилось крошечное запотевшее пятнышко. Джинни готова была расплакаться от облегчения и страха. Слезы сами собой наворачивались на глаза, она даже не пыталась вытирать их.

Как вдруг разговоры за стеной смолкли, и она услышала жуткий ледяной голос, в котором разобрала каждое слово:

— Говори со мной, Слизерин, величайший из хогвартской четверки!

Волна ужаса окатила ее, василиск глубоко вздохнул, в подземелье повисла жуткая тишина. Джинни услышала мерзкий скрежет — отодвигалась тонкая перегородка между комнатами. Через появившуюся дыру голос доносился еще отчетливее.

— Что же ты медлишь, адская тварь, я нашел тебе мясо по вкусу.

Оттого, что язык не был ей знаком, а слова она каким-то чудом понимала, делалось еще страшнее. Бросившись к василиску, словно боясь, что чары зелья не устоят перед действием злой силы, зовущей его наружу, Джинни рухнула ему на шею и сжала в объятиях чешуйчатый загривок. Она не знала змеиного языка и говорила на английском, хотя бы так стремясь удержать василиска в заколдованном сне.

— Спи, мой царь, спи и никого не слушай. Тот человек за стеной не любит тебя, ему важно лишь собственное величие, я вспомнила, я вспомнила его, не ходи к нему, останься со мной, потому что я, я люблю тебя, я еще мала и не такая сильная волшебница, но скоро вырасту, и тогда ты увидишь, как я могу быть благодарна. Зачем его слушать, мой царь, он глупый и злой мальчишка, он ищет лишь выгоды и никого на всей земле не любит. Он зовет тебя, потому что без твоей помощи ничего из себя не представляет. Это ты, ты великий змей, гроза Хогвартса, древнейшее из чудищ. А он, он полукровка, недостойный наследник славного рода, не стоит и чешуйки с твоего хвоста!

Слезы ручьями текли из ее глаз. Скатываясь по пыльной чешуе, они оставляли на щитках светлые дорожки, и василиск не двигался и не шел на зов. Сон укрыл его плотным куполом, и ни крики Риддла, ни злые чары, никакая сила не сумела бы его пробудить.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

... которым я следую с переменным успехом.

1. Принимать подарки и комплименты. Даже если подарок не нужен. Даже если в конверте сибирская язва — его всегда можно передарить другу.
2. Брать на себя как можно меньше обязательств. Этому правилу я следую не всегда, так и норовлю записаться в какую-нибудь команду на ФБ, поучаствовать в каком-нибудь конкурсе или надавать обещаний. Обещания мне нарушать не с руки, репутация портится, поэтому я чертыхаюсь, плююсь, но делаю. Надо прокачать волю и не вестись на привлекательные зазывы. При этом делать обязанными других людей религия не запрещает, нужно только аккуратно записывать, кто и сколько тебе должен.
3. Работает — не трогай. Свято следую этому правилу.
4. Если встает выбор между тем, чтобы согласиться на предприятие, и тем, чтобы отказаться от него, нужно отказываться. Желай я согласиться, выбор бы не встал.
5. Между несколькими вариантами нужно выбирать самый легкий.
6. Любовь может обмануть, а неприязнь — нет. Не всегда то, что мне нравится, полезно. Но всегда то, что мне не нравится, вредно.

тот момент, когда не любишь свое стихотворение, но выложил, чтобы повыебываться

Лежа в водородных колыбелях,
Немы, неподвижны и слабы,
Вы вслепую ищете ваш берег
И своей не знаете судьбы.

Кто из вас огромной синей печью,
Тенью первой рухнувшей звезды,
Проживет светло и скоротечно
И во взрыве сгинет молодым.

Сгинув, станет черною дырою,
Сердцем эллиптических орбит,
Коридор во времени откроет,
Полотно пространства искривит.

Кто родится крохотным и алым,
Разгорится ярче маяка,
И, укрыв значительное в малом,
Проживет несчетные века

С медленно сгорающей основой:
Трудно стыть и нечего взорвать.
Ей и в смерти не бывать сверхновой —
Но и смерти долго не бывать.

Кто услышит зов потусторонний,
Обретет неведомую цель,
И взойдет в пылающей короне
И протуберанцевом венце,

Поведет планеты на аркане,
И никто не скажет, отчего,
Отразившись в первом океане,
Там родит живое существо.

Спите, спите, юные светила,
Неподвижны, немы и слабы,
И, пока вас мать не отпустила,
Не гадайте будущей судьбы.

Сейчас читаю мрачненькую книгу, где главный... ну, не злодей, но самый стремный персонаж холоден, бесчувствен и жесток. Я прочла пока около трети, но сдается мне, это не настоящая холодность, не настоящая бесстрастность. Его броня рождена от какой-то раны, повреждения души или рассудка. Я говорю это, потому что видела врожденную безмятежность.

Эта самая врожденная безмятежность бывает двух видов (может, их больше, но я знаю два).

Первая: есть порывы, но нет чувств. Тронешь такого — рассердится, рассмешишь — развеселится. Но стоит сгинуть с его глаз, как он тут же о тебе забудет. В крайнем своем проявлении он ни к чему никак не относится, просто отвечает на вызов, как амеба. Что-то подобное я увидела в Дейдаре, затем это качество развилось в образе Райхо (уже куда сильнее, почти лишая его человеческих черт) и крайнего проявления достигло в образе западного ветра. Ведь и в самом деле: у братьев-ураганов лишь мимолетные порывы собственные. Те немногие чувства, которые у них есть, принадлежат матушке. Что она любит или ненавидит — то любят или ненавидят они. Такие ребята могут казаться порывистыми, а оттого переживающими бурю страстей, но на деле их внутренняя жизнь скудна.

А бывает наоборот: чувства есть, порывов почти не видно. Эти вроде что-то и вершат, иногда даже значительное, думаешь: вот занятой человек, большое дело делает, поговорить бы, он же не такой, как все. А общаешься о повседневных мелочах, да даже о том самом большом деле — и он ну настолько никакой, что оторопь берет. Все его слова, все его поступки — в рамках предписанного, и ты никогда не догадаешься, что он чувствует, потому что он не чувствует ничего. В глубине его души есть цель (значит, ему чего-то хочется, значит, он что-то любит), но на поверхности ничего не видно. Не потому, что эти ребята прячут свою сущность, а потому что такие они и есть. Не холодные и надменные, страдающие от старых ран, а спокойные и пустые. Кажется, брось в них что дрот, что камень — все ухнет в бесконечную пустоту.

Такая безмятежность мне по нраву. Такой безмятежности ничего не страшно, и не поколебать ее, потому что нечего там колебать. А всех этих замкнутых и страдающих в конце концов что-нибудь да растопит. Не любовь, так плавильная печь.

Вчера мой Подлуч Миссии определили как Жрицу, и начала я слушать лекцию... По истечении сорока минут могу сказать, что я какая-то неправильная Жрица. Главный признак аркана, конечно, обо мне: я люблю накапливать и передавать сведения. Может, из этой склонности растет моя разговорчивость, стремление делиться слухами (я та еще сплетница) и привычка оставлять комментарии везде, где мне есть что сказать (хотя это может идти от желания пообщаться или повыебываться).

Я распознаю ложь, неестественность и стремление показать не как есть, а как хочется.

Но все остальное, что было сказано о Жрице, вовсе не обо мне. У меня никогда не было психологических проблем, описанных в лекции. Я не выключаю чувства на время получения сведений (соответственно потом эти чувства не обрушиваются горой). Я понимаю, что могу ранить правдой, потому без надобности плохого не говорю. Я не информационный маньяк, редко ищу новое, часто и с удовольствием лгу. Не считаю информацию общим достоянием и многое скрываю. Наконец, мне не больно от чужой лжи.

Вернее как не больно. В повседневной жизни я весьма спокойно отношусь к вранью: все мы люди, кто же без греха. Но когда действие переносится в сеть, хуже того — в искусство, все становится серьезнее. У меня чуть меньше двухсот избранных, а в закрытой группе я читаю семьдесят пять: фандомные сообщества и несколько дневников, в которых не видно стремления как-то приукрасить действительность, воздействовать на чувства читателя. Не скажу, что мне больно от этого украшательства, но бесит знатно. Бывает, в неплохом художественном произведении я вижу событие, которое в голове помечается как "не было такого". Если количество таких событий переваливает за невидимую границу, я бросаю произведение, цикл, автора... Трудно, правда, судить: то Жрица видит ложь или Императрица — неестественность.

P. S. Мне понравилась мысль о том, что Жрице (или при ней) достаточно сформулировать вопрос, чтобы она получила ответ. Не поняла, не осмыслила, но хотя бы получила. Эх, задал бы кто при мне нужные вопросы...

Похоже, я буду любить фики Хоши Мурасаки за приземление канонной патетики.

***

— Что касается второго назначения, — заговорил Дамблдор после того, как стихли жидкие аплодисменты, — к сожалению, профессор Кеттлберн, наш специалист по уходу за магическими существами, в конце прошлого семестра подал прошение об отставке. Так вот, с большим удовольствием сообщаю вам, что его должность согласился принять Рубеус Хагрид. Он будет совмещать работу лесничего с преподаванием!

— Какое счастье, что ты вычеркнул этот предмет! — выпалила Гермиона.

— Но на пару занятий мы сходим, чисто поржать, — добавил я, и она кивнула.