А сегодня, дамы и господа, у нас будет день реконструкции старинной музыки.
Это Питер Прингл, он, насколько мне известно, реконструирует не только музыку, но и музыкальные инструменты Древнего Востока. Игра его меня очень умиротворяет и делает радостно и хорошо на душе. Может быть, я не одна такая, посему держите пять его работ, которые мне посчастливилось найти Вконтакте.
Об этих песнях всемогущий Гугл говорил, что они на готском, а я, проникнувшись курсовой, испытываю к этому народу нежность, а кроме того, песни сами по себе очень мелодичные.
Это последнее. Дальше буду открывать по просьбе, чтобы вас не смущать.
● Обычай всех мальчиков войхола приучать к военному и боевому искусству пошел еще от тех времен, когда все четыре племени жили на левом берегу Ицели и бесконечно воевали друг с другом. В условиях постоянной вражды всякий мужчина, если успевал вырасти, вырастал воином. От этих голодных времен пошел и обычай женщинам держать при себе кинжалы. Матери отрезали от своего тела куски мяса, чтобы накормить детей, а когда чувствовали, что умирают, вскрывали себе жилу на горле или на ноге и поили их вытекающей кровью. Со времени печального единства войхола пошла и женская одежда, состоящая из двух прямоугольных полотнищ, без единого шва. Вероятно, ткань не сшивали, чтобы не портить, потому как ее можно было использовать еще не раз или продать. К тому же, из одной взрослой одежды можно было сделать две или три детские. Несшитую одежду женщины войхола нередко носят до сих пор, правда, теперь полотнища украшают всевозможными узорами и вышивкой, что было неоправданной роскошью в те давние бедственные времена.
● После того, как войны и голод почти уничтожили речной народ, вожди четырех племен держали долгий совет, как быть и что делать дальше. На совете был заключен вечный нерасторжимый мир между войхола, и самое многочисленное племя, марейши, ушло на другой берег Ицели, в лесостепь. Три остальных племени: доли, сурвасте и гарвали - остались на левом берегу и стали жить в мире. И по сей день три вождя правят совместно, и совместно решают общие вопросы, и ни один не вправе навязать другим свою волю. Соблюдая вечный мир, войхола никогда не воюют друг с другом, а стараются прийти к согласию без кровопролития.
читать дальше● Самоубийство из отчаяния войхола почитают признаком слабости и большим позором для самоубийцы и его семьи. Наверное, то немногое, что человек может сделать, дабы семья отреклась от него, - это убить себя. С куда большим пониманием встречает речной народ добровольное жертвоприношение или лишение себя жизни для избавления от позора. И если с последним все, в общем, ясно, то на жертвоприношениях следует остановиться отдельно. Небесному Отцу не нужна кровь, ему важны преданность и почитание, посему его жертвы - первый приплод у скота, и первые плоды урожая, и тела мертвых, с молитвами сжигаемые на кострах. Небесная же супруга Его и ее свирепые сыновья далеко не столь разборчивы. Так, Хинвали, Восточный Ветер, не знает лучше жертвы, нежели кровь и кости. Трехглазый огненный конь его питается человеческой плотью, кости служат Восточному Ветру украшением для волос, а кровь веселит его сердце и опьяняет пуще вина.
Свирепое небесное семейство не чурается человеческих жертв, и любит их, и щедро готово отдариваться тому, кто их приносит. Но, памятуя завет Небесного Отца, войхола не убивают людей, а тот, кто желает принести себя в жертву, делает это добровольно и самостоятельно, отправляясь к месту последнего упокоения в одиночку. Для сравнения надо бы вспомнить, что не все народы, особенно с севера и центральных провинций Империи, оставляют жертвоприношения делом исключительно добровольным. Множество печальных баллад сложено о юных девах, которых пожирал жеребец Хинвали, или о людях, растерзанных свирепой Матерью ураганов.
● Иногда ицельских сурие зовут рабами, это не совсем верно. Сурие скорее слуги. Дело раба - работать, дело слуги - служить, и наивысшей добродетелью сурие почитается не беспрекословное повиновение хозяевам, но радение об их благополучии и покое. На берегах Ицели всякий раб становится не говорящим имуществом, а младшим членом рода, потому для невольников, что продаются на рынках Миассы или Ферши, нет лучшей доли, чем быть купленными кем-нибудь из войхола.
Браки между сурие и полноправными членами племени разрешены, но, так как женщина должна следовать за мужчиной, то если полноправный человек женится на сурие, она становится свободной, а если свободная женщина выходит за сурие, она становится служанкой в том доме, к которому принадлежит ее супруг.
Если кто-то желает взять в жены рабыню-сурие, у которой есть дети от одного из хозяев, обычно детей отдают вместе с ней. Если же отец хочет оставить себе кого-либо из них или всех сразу, это оговаривается отдельно. Дети рабынь-сурие от хозяев, если остаются в доме отца, имеют третье право наследования, а если переходят с матерью в новый дом, наследуют отчиму.
Из всех моих многочисленных путешествий на берега Ицели я вынес понимание того, что семья для войхола почти так же свята, как Небо, их вечный необъятный Ид. Правда, семейные традиции их отличаются куда большим разнообразием, нежели наши, и не в последнюю очередь это объясняется непростой жизнью посреди лесов и болот. Основной брачный обычай прост и понятен всякому: мужу - одна жена. Однако к воплощению этого нехитрого принципа в жизнь речной народ подходит с изрядной долей творчества. На землях Хольи присутствует как привычное нам единобрачие, так и многоженство, и многомужество, которые проклинают многочисленные мудрецы юга, полагая их плотскими излишествами.
Однако наши соотечественники зачастую несправедливо строги к войхола, хотя бы потому, что всякий мужчина речного народа действительно имеет только одну законную жену. Если его семейство богато, он может взять сколько пожелает наложниц, и кормить, и одевать их, и помогать их родным в трудные времена. Дети наложниц наследуют отцу во вторую очередь. В том же случае, если жена сего славного господина бесплодна, они получают первое право наследования. Так, известно, что Алма Очаг Пожара, отец царицы Йанги, имел от законной жены пять дочерей и трех сыновей, а от двух наложниц - четырех сыновей. Наложницы должны уважать жену господина как свою старшую сестру и выказывать ей всемерное почтение, иначе будут изгнаны - с содержанием или без. Развод у речного народа почти невозможен, потому как родственные узы, образовавшиеся в результате брака, почитаются священными.
читать дальшеДля заключения брака необходим определенный церемониал, тогда как чтобы сделать женщину наложницей, достаточно согласия ее и ее семьи. Женщина также становится наложницей мужчины, если вскроется их половая связь: таким образом войхола обычно преодолевают сопротивление своих семей, потому как не отдать женщину тому, кто жил с ней как муж - бесчестие для родни.
Для каждой из наложниц на землях семейства строится отдельный дом, где они живут со своими детьми. Если женщины семейства пожелают, они могут жить под одной крышей, но никто не вправе принудить их к этому.
Точно так же новобрачные не живут в одном доме с родителями мужа: для них должен быть возведен дом или хотя бы пристройка к основному жилищу.
Из-за малоземелья большинство войхола идет искать доли за пределы родины. Так как лучше всего речной народ умеет воевать, почти все они становятся воинами-наемниками, пополняя армии наместников, иноземных правителей, а то и самого Императора. В постоянные войска войхола обычно не идут: в мирные времена жалование солдат невелико, и речной народ ищет правителя, который ведет боевые действия, чтобы наняться к нему на службу. Кому-то улыбается удача и за десяток лет удается разбогатеть настолько, чтобы купить собственную землю где-нибудь в Империи, Савре или Миассе и перевезти туда все свое многочисленное семейство. Как правило, за свои владения войхола держатся крепче, нежели утопающий за спасительное бревно, потому как на родине им обычно уже некуда возвращаться: земли, пустующие более трех месяцев, делят между собой соседствующие семьи. Если же все-таки семейство, поселившееся за пределами Хольи, удается выселить или выгнать, изгнанникам не остается ничего, кроме как вернуться в свои леса и просить покровительства у одного из богатых родов. Они превращаются в "сурие" - младших родственников, и положение их во многом напоминает мягкое рабство. Даже если семья сурие разбогатеет, вновь приобретет землю и перестанет зависеть от поддержки своих покровителей, узы, соединявшие их, не прерываются веками, и нередко в пылу ссоры человек из семейства благодетелей может припомнить противнику, что полтысячелетия назад его род был их сурие.
В подобную зависимость могут попасть не только обедневшие войхола, но и военнопленные, и просто купленные на рынке рабы. Все они считаются младшими родственниками, членами семьи, и имеют последнее право наследования в случае, если из семейства господ никого не останется. Что до дарования рабам воли, то решение этого дела зависит от их отношений с хозяевами, взаимных договоренностей и в каждом отдельном случае разнится. Но обычно даже те, кто ушел на волю, продолжают поддерживать связь с прежними хозяевами, потому как, единожды попав в родство к речному народу, избавиться от него чрезвычайно трудно.
Увы, удача на войне улыбается не всем, и многие войхола погибают, так и не заработав вожделенного богатства, а даже если остаются живы, подолгу отсутствуют на родине. Так как среди них много чьих-то мужей и кормильцев, очевидно, что жены с детьми остаются, по сути, в одиночестве. Это, на мой взгляд, одна из главных причин возникновения многомужества у речного народа. Вторая причина - все то же малоземелье, когда глава семейства видит, что участок столь мал, что его уже не получается разделить между сыновьями. В этом случае он предлагает сыновьям взять в жены одну женщину и иметь от нее общих детей. Если кто-то из братьев не соглашается и желает иметь супругу только для себя, он волен уйти за пределы Хольи и искать счастья там. Нередко у одной женщины может быть до десятка мужей. Вынужден признать, что многомужество является лучшим и самым безболезненным выходом для страны, в которой мало земли и много людей: оно позволяет не дробить наделы, никого не оставляет без пары, но ощутимо сокращает количество детей. Я был знаком с такой семьей: у госпожи Нисы было восемь мужей, три сына и маленькая дочка. Пока одни братья воевали где-то в Савре, другие заботились о Нисе и детях дома. После, насколько мне известно, это семейство разбогатело, приобрело имение на границе Савры и Крайны и переселилось туда.
В Правобережной Холье, где земли в четыре раза больше, но она и вполовину не столь хороша, как на левом берегу Ицели, господствуют те же обычаи.
Мне видится, что жизнь речного народа непроста и небогата, но удивительным образом эти люди продолжают радоваться ей и жить с той жадностью и страстью, которые так редко можно встретить на благословенных землях юга.
Интересный красивый ролик. Разве что посыл в конце его, звучащий как "разве были они в действительности счастливы", напоминает наезд. Ладно французская аристократия или черное население Америки двадцатых годов, но почему нельзя быть счастливой в доисламской Аравии или индейском племени, я не догнала.
Где-то месяц назад увидела в ленте и сохранила себе. А сейчас хочу об этом сказать.
Почему-то нам часто кажется неприличным и нетактичным свидетельствовать о своей вере. Нет, сказать, что мы верим в Бога и ходим в Церковь, ещё как-то получается. Но когда речь заходит об истинах веры, мы становимся удивительно застенчивыми. Причём, что характерно, мы можем ожесточённо спорить с братьями по вере — но в беседе с человеком неверующим так хочется обойти все подводные камни, сказать: «Ну, это сложный вопрос... Я, в общем, не знаю...».
Иисус говорит жёстко: «Если Я скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец». Казалось бы, такое самоуверенное заявление — Я знаю Самого Отца! Но Иисусу совершенно чужда ложная скромность. Он говорит только правду и не ставит Себе цели «пощадить чувства» слушателей, которые могут быть «не готовы» к этой правде.
Что это значит для нас? В ситуации, когда мы твёрдо знаем учение Церкви, мы не имеем права сглаживать углы и говорить, что не знаем, не уверены и вообще мимо проходили. Отказ от свидетельства об истине — уже ложь.
Когда я говорю с людьми, скептически настроенными к религии, так или иначе пытаюсь сгладить свою речь, не упоминать о Боге, как-то обходить все эти небесные дела. А как обходить, если высший смысл всего моего существования на этом завязан и я не могу говорить ни о любви, ни о людях, ни о творчестве, не упоминая этого?..
Если по счастливой случайности у вас найдутся полтора часа, которые некуда деть, посмотрите это видео. Здесь беседа с Еленой Рычковой, основателем и дизайнером марки "Сделано на Руси". Несмотря на то, что беседа длится аж полтора часа, госпожа Рычкова рассказывает очень живо, с чувством и настолько просто, что понятно даже такому лоху от легкой промышленности, как я. Тут есть и о влиянии цвета, и о покрое, и о ткани, и о полезности-вредности разных материалов - и все это с юмором, близко к жизни, без отсылок к заводской терминологии.
Более того, даже явное противопоставление России и Западной Европы меня не очень задело, потому что, по сути, госпожа Рычкова все верно заметила и скорее жалеет европейцев, чем осуждает.
Я хотела как-то прокомментировать это произведение, но в голову мне ничего не приходит путного, а что приходит - то либо уже сказано, либо и говорить не нужно. Просто прочитайте. Даже если вы не любите Европу.
Автор: Леонид Дранько-Майсюк Перевод с белорусского: Виктория Соловьева
1 Антарктида - смерть, Азия - старость, Америка - зрелость, Африка - юность, Австралия - отрочество, Европа - детство... Такой «возрастной» образностью определял части света прапорщик Хахалин, начальник телеграфной станции, на которой я, двадцатилетний солдат, служил с ноября 1976-го по май 1978 года. Станция эта терялась в глубине олеографически неинтересной саратовской степи и только потому имела право на существование, что каждое утро на ее пороге появлялся всегда в добром расположении духа (злиться этот человек просто не умел) прапорщик Хахалин. В школьные годы мой милый начальник сочинял стихи, и очевидно, что занятия версификацией пробудили в его смиренной душе способность к метафорическому мышлению. Перед тем же, как на всю жизнь стать военнослужащим, мой романтичный командир немного поучился на геофаке, поэтому география была его любимой наукой. Солдаты называли добродушного прапорщика географом, и каждый, кто хотел к нему подластиться (а сделать это было совсем просто), как бы невзначай заводил разговор на географические темы. Так вот, географические определения прапорщика Хахалина нравились мне чрезвычайно, они представлялись достаточно ярко из предазиатской печальной степи. Правда, старость Азии, юность Африки и отрочество Австралии казались немного приблизительными образами. Однако же то, что Антарктида - смерть, Америка - зрелость, а Европа - детство, не требовало лишних доказательств и разъяснений. И правда, разве антарктическая ледяная пустыня - не правдивый облик смерти? Разве американское технопространство - не достоверное свидетельство зрелости? А разве европейское моцартианство - не зеленый сад, по которому бегают и паясничают гениальные неслухи? Я был уверен, что все это так. Уверен и сейчас. Поэтому (согласно «системе» Хахалина!) и в свои нынешние сорок три утверждаю: Европа - это детство; Европа - не Старый свет, а Детский мир. Основное его звучание - простодушная колыбельная; самый знаменитый воевода - девочка Жанна д'Арк; наиболее запоминающееся скульптурное изображение - бронзовый мальчик, который пытается вытянуть из пятки болезненную занозу; а главные литературные герои носят в душе следы неизбывной детскости. Кстати, в двадцатом столетии все эти бесконечно занудные гамлеты и донкихоты обязательно бы стали апологетами обаятельной бессмысленности, невинной бестолковости и сознательно-глуповатых на бумаге каракулей, - это значит, овладели бы, благодаря все той же неизбывной детскости, эстетикой дадаистов. Представляю себе дадаиста Гамлета и дадаиста Дон-Кихота! Забыв обо всем на свете, они вдоволь бы наигрались с деревянными лошадками Тцары и Бретона, высадили бы не одно окно, перевернули бы не один стол, разбили бы не одну вазу и лампу, уверенные, - за такие шалости никто их наказывать не будет...
читать дальше2 Как я понимаю, детское - значит, открытое, а вовсе не инфантильное. А Детский мир - совсем не то, что детский лепет. Вообще, про «детский мир» нельзя говорить плохо, поэтому я сознательно идеализирую Европу. Палитра моя намеренно - поле светлых красок. Несмотря на всех существующих и несуществующих неронов; на все долгие религиозные войны; на все мучительные инквизиции и революции; наконец, несмотря на две мировые войны, - философия моего любимого континента по-прежнему остается в тонкой географичности, которая утоляется воздухом миниатюрных двориков и игрушечностью расстояний. Неслучайно же Мандельштам обращал внимание на знаковую игрушечность Европы, когда писал про голландцев, которые на ходулях журавлиной поступью пробегают свою маленькую страну. Неслучайно, что от Пиренеев до Альп, от Арденн до Апеннин бусинками рассыпаны малюсенькие державы - Андорра, Лихтенштейн, Люксембург, Монако, Сан-Марино, как неслучайно и то, что любимое европейское развлечение вечно блудливого дьявола - ажурное платьице Эйфелевой башни. Виноградники Европы охраняются не сторожами, а желтыми розами: замки, как младенцы, туго спеленуты густым успокаивающим плющом, и даже вино в твой бокал льется по младенческой мерке - три пурпурные капли. Младенец, крошка, малыш, наконец, наречие «мало» - наиболее достоверный лексический портрет Европы, а ее гербом (для меня здесь нет никаких сомнений) является - колыбель. Под таким шатким, но выразительным геральдическим знаком изнеженные властители любят подурачиться, попроказничать. Они весело размахивают белыми крокетными молотками, а торговцы каждый вечер на последней банкноте вырученных денег, согласно своему цветасто-кукольному представлению, рисуют яблочное личико улыбчивого креза. Властители и торговцы доверчиво, широко открыли в мир ворота своего притягательного двора, и через те ворота в европейский двор идут и идут взрослые воспитатели с Востока и из азиатской дали, с Юга и из африканской шири. Они строго воспитывают озорных белолицых автохтонов своим анархическим присутствием, минаретным тоскливым криком, хищной лаской мусульманских глаз. А что же европейские воители и священники? Да то же самое! И они никак не могут удовлетвориться уже привычными игрушками. Они чудачествуют - вернее, защищают и прославляют культ Детского мира. Воители беззаботно штурмуют в картонном космосе фортификационные макеты*, а священники прячут под сутаной в потайных карманчиках маленькие в виде крестиков конфетки и, отвернувшись, чтоб никто не увидел, начинают ими лакомиться. * Правда, иногда, к сожалению, случается так, что «картонный космос» превращается в реальную страну, а «фортификационные макеты» - в разбомбленные города этой страны. Тем временем европейские спортсмены исступленно мордуют кожаную тыкву мяча... Те, что победили, как маленькие озорники, обнимаются, с радостным визгом и криком падают друг на друга. А те, что проиграли, - горько плачут. И тут уже никакая мама их не успокоит... Европейские же мессалины в несдержанном стремлении к невероятно-похотливым утехам жаждут превратиться в нимфеток, а европейские казановы, разуверившиеся в своих манерных любовницах, завидуют мальчикам, которые умеют сами себялюбить. А европейские старики? А старики, эти музейно ухоженные дедушки и бабушки, очутившись в пенсионном омуте, вообще теряют рассудок, присущий зрелым летам. В коротких, до подагрических колен, штанишках (по одежде и слеповато-шаловливому виду - дети наоборот!) они бросаются сломя голову носиться-путешествовать по всему миру. И тогда в отелях старательным арабским или турецким горничным хочется кормить их с ложечки и качать на руках. Как с погремушками, которые очень дорого стоят, эти выпестованные филемоны и бавкиды играются с парижами и мадридами, амстердамами и римами, звучно стучат ими о стол, швыряют на пол и вишнево розовеют в своем заливисто-радостном смехе. С таинственной для них погремушкой Минска они обходятся, кстати, более трепетно. Можно сказать, учтиво. О стол ею не бьют, на пол не сбрасывают и меньше розовости напускают в свое дорожное блаженство. А заливистого смеха так почти и не слышно. В Минске европейские старики, как в чужом палисаднике. Здесь они находятся в постоянной тревоге и напряженности. Здесь они становятся еще большими детьми, чем были до этого. И только здесь их начинает целовать истинная беспомощность... Вот они, оглядываясь и не выбиваясь из медлительной толпы, идут по Немиге, а я смотрю на них и вспоминаю наблюдение Кузьмы Чорного: «В моменты сильных душевных потрясений и напряженной смены событий или жизненных обстоятельств... старики становятся как дети...»
3 «...Америку открыли давно, а Европу еще не открыли. Представляете?! Ее забыли открыть! Нас ожидает великое географическое открытие. Появится новый Колумб, можно сказать, Антиколумб, так как он приплывет из Америки и ступит на берег Европы, чтобы искренне убедиться в очевидном: колонны Парфенона - моложе небоскребов Нью-Йорка, а печатный станок Гутенберга - моложе Интернета...» Это из моего недавнего письма к чудесному прапорщику Хахалину, который, называя Европу детством, возможно, тем самым неосознанно утверждал: Европа - это всего только гениальное начало.
здесь его, по-моему, никто не читает, но пускай будет))
Она нашла Рюуру на поляне возле озера, которая, казалось, была любимым местом размышлений всех обитателей и гостей Хорая.
- А, Канаде. – Он впервые назвал ее по имени, и Канаде подумала, это оттого, что обращаться к ней как раньше – «мико» - он теперь не может. – Чего ты хотела?
Она подошла и присела рядом на траву. Лицо его было спокойно и безмятежно, и, очевидно, новообретенный муж ее находился в добром расположении духа.
- Я думаю о том, чтобы перебраться на большую землю, - сказала она.
Рюура заинтересованно взглянул на нее.
- Я могла жить здесь в одиночестве, пока была мико, но сила покидает меня, и скоро я сделаюсь неспособна защитить себя, не говоря уже о том, чтобы скрыть остров.
Рюура улыбнулся, и, верно, только она знала, какое облегчение скрывается за этой улыбкой.
читать дальше- Действительно, я и не подумал об этом. Но куда ты пойдешь? – В голосе его читалось искреннее любопытство.
- Я хочу отправиться туда, куда Инуяша увел детей. Я хочу быть с ними.
- Ну, конечно, - беззлобно усмехнулся Рюура, - как я мог забыть.
- Правда, мне неизвестно, куда они отправились, - продолжала Канаде. – Вы, оставив свою метку на их спинах, можете чувствовать, где они находятся?
- Где бы они ни находились, мы можем призвать их сюда. – Рюура вытянулся на траве, положив руки под голову.
- Я была бы благодарна, если бы ты позвал Инуяшу. Не слишком хорошо пользоваться печатью на его спине, но, думаю, он поймет.
- Тогда самое большее через несколько дней песий полудемон будет здесь. – Рюура зевнул, словно бы разговор ему прискучил, и отвернулся, давая ей понять, что желает одиночества.
Брак их обещал быть непростым, но Канаде не ждала иного. Однако вопрос все-таки сорвался с ее губ:
- Зачем ты женился на мне, если мог просто изнасиловать после того, как я поставила печати?
Рюура пожал плечами.
- Бывшему достойному противнику полагается оказывать уважение. Мы уживемся, если ты будешь знать свое место. – Он вытянул руку и легонько погладил ее по щеке тыльной стороной ладони, кончики когтей едва заметно оцарапали кожу на виске.
- Надеюсь, что уживемся, - согласилась Канаде, поднимаясь.
В конце концов, все недоразумения можно решить миром.
*** Инуяша появился через четыре дня: Канаде развешивала пучки трав под потолком хижины, когда с улицы донеслось разгневанное:
- Ну, где эти ублюдки! Покажитесь, я с вас шкуру спущу!
Услышав шевеление в хижине, Инуяша поднял меч и, вероятно, очень удивился, увидев на пороге ее.
- Т-ты?.. – выдохнул он озадаченно, опуская клинок и пряча его в ножны. Впрочем, озадачен он был недолго: - Где эти чертовы Шитошин, они здесь? Черт побери, я чувствую, что они здесь! – Он снова выхватил меч, ноздри его трепетали.
- Успокойся, ханьо, - попыталась урезонить его Канаде. – Тут никто не собирается с тобой драться.
- Инуяша!
- Вот ты где!
К ним бежали со стороны леса старые знакомые: Канаде узнала молодого монаха и девушку с карими глазами, нынче одетую как все женщины островов, а не по странному своему обычаю. Второй женщины, охотницы на мононоке, Канаде не увидела.
- Здравствуйте, Канаде-сама. – Монах поклонился, сразу узнав ее. – Не сердитесь на Инуяшу, он не в духе с тех самых пор, как у него заболели шрамы.
- Не в духе?! – ощерился полудемон. – Не в духе я был четыре дня назад, а сейчас я в бешенстве. Ну, где эти Шитошин?! – обернулся он к Канаде. – Где они прячутся?
- Никто от тебя не прячется, ханьо. Если твой нюх настолько несовершенен, что не смог учуять меня, это только твоя беда, - раздался позади него насмешливый голос. Монах и девушка подпрыгнули от неожиданности, и первый взял наизготовку посох, а вторая наложила стрелу на тетиву. В стрелах ее – Канаде все еще могла это чувствовать – не осталось духовных сил, но управляться с луком девица по-прежнему умела.
Инуяша обернулся тоже, и выражение раздраженной злости на его лице сменилось азартом.
- Ну, хоть за тобой придется меньше бегать, - усмехнулся он и, прежде чем Канаде или товарищи сумели его остановить, бросился к Рюуре, занося меч.
Мгновенно выхватив из-за спины клинок Неба, Рюура закрылся от его удара и отбросил полудемона назад.
- Ты не стал сильнее с нашей последней встречи, ханьо. Чем ты занимался?
Чувствуя, что дело принимает неприятный, пускай и вполне предсказуемый оборот, Канаде собрала немного из хаотично метающихся внутри сил и бросила в землю между Инуяшей и Рюурой.
От брызнувших по сторонам обломков земной тверди отскочили все четверо, и Канаде почувствовала, что не рассчитала мощи. Ощутив слабость в ногах, она присела на землю.
- Канаде-сан! – Девушка, имени которой она никак не могла вспомнить, бросилась к ней и опустилась рядом на колени. – Что с вами?
- Ничего страшного, я в порядке. – Опираясь на плечо девушки, она поднялась. Мужчины смотрели на нее, остановив сражение, и Канаде произнесла как могла миролюбиво: - Инуяша, и вы, господин монах, и ты… а…
- Кагоме, - подсказала девушка.
- … и ты, Кагоме. Никто здесь никого не тронет, я позвала вас не для того.
- Ты позвала? – Ханьо все еще держал меч в боевой готовности.
- Позвали Шитошин по моей просьбе.
- С каких пор они выполняют твои просьбы? – Настороженность и недоверие в его голосе никуда не девались.
- Это долгая история, полудемон. – Рюура с невозмутимым видом вернул меч Небес за спину и подошел к Канаде, снова оказавшись лицом к лицу с Инуяшей. – И отчего-то мне кажется, она тебе не понравится.
- А ты попробуй, - осклабился Инуяша.
- Твоя драгоценная Канаде стала моей женой. – Будто в доказательство своих слов или затем, чтобы позлить золотоглазого ханьо, он обнял Канаде за плечи одной рукой и не слишком вежливо притянул к себе.
Несколько мгновений было тихо. Канаде сделались неприятны собственнические объятия Рюуры, и она слегка отстранилась, не сбросив, однако, его руки.
- Тварь… - выдохнул наконец Инуяша. – Ты принудил ее…
- О нет, полудемон, я ни к чему ее не принуждал, Канаде добровольно вышла за меня.
- Но… но как это возможно? – ошеломленно пробормотала Кагоме.
- Мы договорились, - объяснила Канаде. – Я пожертвовала своей силой в обмен на то, чтобы Шитошин выполнили мои условия.
- Что за условия? – с беспокойством в голосе спросил монах.
- Да какая, к черту, разница! – вскипел Инуяша. – Дура! Как ты могла так бездарно растратить свою силу, их же теперь ничто не остановит!
- Что тебя так злит, полудемон? – осклабился Рюура. – Ты же хотел убить меня.
- Я убью тебя, даже если мне придется сто лет провести на этом острове! – запальчиво выкрикнул Инуяша.
- Аи, аи, сколько страсти, - раздался неподалеку певучий голос Кёры, и еще двое из Шитошин появились перед хижиной.
- Похоже, мы пропустили самое интересное, - хмыкнул Джура, разглядывая внушительную выбоину в земле.
- Отношения снова выяснили без нас, - вздохнул Кёра, оборачивая к Канаде скучающий взгляд. – Ну, Канаде-сан, вы сказали полудемону, для чего он здесь?
- Еще не успела. – Канаде освободилась от объятий Рюуры и проговорила кротко: - Нехорошо было использовать твою печать, Инуяша, прости меня за это. Но, лишившись своей силы, я больше не смогу оставаться на этом острове. Я хочу перебраться на большую землю, куда ты и твои друзья три года назад забрали детей. Я надеюсь, вы поместили их в хорошее безопасное место, где они могут жить, не опасаясь ни людской злобы, ни пренебрежения демонов.
- Не беспокойтесь, Канаде-сама, дети живут счастливо, - уверил ее монах.
- И будут очень рады снова видеть вас, - подхватила Кагоме.
- … а вот вас, гадов, не очень, - пробормотал Инуяша, смеривая Шитошин далеким от дружелюбия взглядом.
- Что нам за дело до маленьких ублюдков, - фыркнул Джура.
- Малютки наверняка скучают по нам, - сладким голосом пропел Кёра. – Надо бы навестить их и показать, что жизнь не так радужна, как они привыкли думать.
- Вам мало было их страданий? – Голос золотоглазого ханьо дрожал от ярости.
- Не сердись, Инуяша, я пошутил, - миролюбиво отозвался Кёра, чем, кажется, нисколько не расположил полудемона к себе.
- Мы отвезем тебя на большую землю, - наконец произнес ханьо, - если они с тобой не отправятся.
- Тебя не спросили, щенок! Он еще условия ставить будет, - возмутился Джура.
- Мы отправляемся с вами, - ухмыльнулся старший из Шитошин. Похоже, бессильная злость Инуяши доставляла ему немало удовольствия. Канаде хотелось окатить этих двоих холодной водой, дабы поумерить их пыл; судя по лицу Кагоме, ее посетило то же самое желание.
- Нам нужно посмотреть, где будет жить наша невестка и не сбросишь ли ты ее на половине пути в океан, - добавил Кёра.
- Ах ты…
- Инуяша, давай не будем сейчас ссориться, - просительно воскликнула Кагоме. – Канаде-сан, - обернулась она, - лодка стоит у берега, мы можем уплыть хоть сейчас. Впрочем, мы подождем, если вы… если вы хотите попрощаться с островом.
- Мы тогда пойдем к лодке. – Инуяша все-таки вложил меч в ножны. Вид у него был растерянный и смущенный: все, что сейчас происходило, оказалось выше его понимания.
- Да, подождите, пожалуйста, - согласилась Канаде. – Надеюсь, вы не поубиваете друг друга за это время.
- Для тебя же лучше вернуться поскорей, - бросил ей Рюура.
И шестеро отправились в сторону берега, а Канаде – вглубь острова.
Что будет с ним, когда последний человек покинет его пределы? Уйдет ли под воду эта некогда счастливая земля, где люди и демоны жили в любви и мире?
Светлячки роились вокруг нее, Канаде слышала их голоса, но не могла разобрать, что они говорят.
- Простите, что не смогла защитить вас. Простите, что покидаю вас теперь.
- Ты защитила наших детей, - слышалось в ответ. – Охраняй их и дальше и будь счастлива.
Канаде казалось, что счастье для нее уже недостижимо, но она молчала, и только тихий плеск озера, у которого ей довелось провести тысячи и тысячи вечеров, вторгался в печально текущие ее мысли. Здесь она оставляла свою прежнюю жизнь и свою силу, там, за большой водой, начиналась новая дорога, возможно, более тернистая и трудная, чем та, по которой она шла до этого, и Канаде принимала ее с покорностью и печалью.
… Они отплывали в тишине, даже Шитошин не отпустили ни одного едкого замечания по поводу ее грусти. Когда остров почти скрылся вдали, Кагоме присела рядом с ней и ободряюще сжала ее руку, заставив Канаде улыбнуться. Чудовищный Гора толкал лодку вперед, и воинственные боги сидели между воронок и шипов на его панцире, нет-нет, да и оборачиваясь, чтобы бросить последний взгляд на остров. Какие воспоминания были связаны у демонов с ним? Были ли они приятными или недобрыми настолько, что Шитошин рады бы оказались стереть любую память об этой земле?..
Но они молчали, и даже Инуяша за все плавание не проронил ни слова.
Когда добрались до берега, тучи, собравшиеся в середине дня, рассеялись и над головой снова засияло солнце. Будто очнувшись от сна, люди и демоны начали понемногу оживать, зазвучали первые слова.
… Лесами и полями они шли около трех дней, оставив Горе океан. Две ночи пришлось провести под открытым небом и еще одну – в заброшенной деревне. Рюура, казалось, не обращал на Канаде внимания, хотя и позволял себе мимолетные, словно бы шутливые ласки, когда они оставались наедине – так, словно хотел показать, что теперь может прикасаться к ней свободно.
За эти три дня она узнала, что Кагоме и Инуяша – супружеская пара и поженились не так давно: месяц или полтора назад. Охотница на мононоке, Санго, вышла за монаха по имени Мироку, и недавно у них родился третий ребенок. Каэде, старая мико из их деревни, взяла спасенных с острова детей под свое крыло, и сельчане, поначалу относившиеся к ханьо настороженно, вскоре перестали их бояться.
До деревни добрались утром четвертого дня, когда жара еще не встала от полей и туманная взвесь напитывала воздух влагой. Канаде провела ночь без сна – в заброшенном поселении, где им довелось остановиться, следы войны виднелись так отчетливо, что не оставалось сомнений: буря прошла здесь совсем недавно. Шитошин шли между обгоревших развалин и остовов домов, словно по полю боя, и казались Канаде воплощением войны, уничтожившей эти земли. Даже Инуяша с друзьями притихли и брели понурые и настороженные.
Они бы ушли из деревни и заночевали в лесу, но после знойного дня обрушился страшный ливень, и пришлось укрыться в одной из худо-бедно сохранившихся хижин, чтобы не вымокнуть до нитки. Одна из стен дома была пробита, но в дыру нельзя было увидеть ничего, кроме сероватой темноты. В доме сохранилось несколько циновок, из них соорудили постель для Канаде и Кагоме, но, похоже, никто в ту ночь так и не сомкнул глаз. Инуяша и Мироку сидели у стены, переговариваясь едва слышно, Шитошин ушли – Канаде почти видела, как они бредут под дождем среди остатков пожарища, теша напитавшим его отчаянием свирепые сердца. Сама она, укрывшись старой соломенной накидкой, смотрела в стену, где зияла сквозная дыра, и силилась увидеть за ней что-нибудь кроме бесконечной черноты. Но кроме черноты там ничего не было.
Неудивительно, что наутро, под ярко сияющим солнцем, превратившим оставшуюся после дождя воду в россыпь золота, все значительно приободрились и преодолели оставшийся до деревни путь в веселом расположении духа.
… Оказалось, что там их уже встречали.
- Братец Инуяша идет! – услышала Канаде знакомый голос, и на холм, по которому они поднимались, взбежали с той стороны трое: Шион, Дай и Року.
- Слава небесам, с ним все хор… - начал было Дай, но осекся, когда взгляд его упал на следующих за Инуяшей Шитошин.
- Ну, что же вы, Канаде-сама, - мягко проговорил Кёра за ее спиной, - успокойте их, ведь вам они поверят.
- Канаде-сан! – охнули в один голос близнецы, словно не чаяли больше увидеть ее живой. – Это вы? Это правда вы? Что здесь происходит?
Взобравшись на холм – Шитошин неотступно следовали за ней, поэтому ханьо как один отстранились – Канаде обняла каждого из троих. Дети шли к ней с радостью и опаской, и, когда с глубоким вздохом Року высвободился из ее объятий, Канаде попросила:
- Проводите меня к Асаги, Моэги и Аи и к Каэде-сан, которая, как я слышала, заботится о вас.
- Каэде-сама пошла собирать травы, и девочки с ней, здесь только мы, - помотал головой Дай.
- Вы… вы можете подождать, - робко предложил Шион, стараясь не поднимать взгляда на застывших за спиной у Канаде демонов. Зато те явно не обошли его вниманием.
- Я гляжу, с нашей последней встречи увереннее ты не стал, а, ханьо? – издевательски осведомился Рюура.
Шион попятился, лицо его сделалось белым как погребальное покрывало.
- Мы же договорились, что вы не трогаете детей, - суховато заметила Канаде.
- Не помню такого уговора. - Джура бесстыдно ощерился, разглядывая полудемонов с кровожадной усмешкой.
- Ладно, хватит, - внезапно легко пошел на попятный ее новообретенный супруг, - только возни с детьми нам не хватало. Мы подождем, - сказал он уже полудемонам, и трое богов войны уселись в позе лотоса вокруг Канаде, выражая всем своим видом готовность ждать. Ей ничего не оставалось, кроме как тоже опуститься на траву.
- Братец Инуяша, - Дай поднял голову на золотоглазого ханьо, - что здесь происходит?
Инуяша хотел было заговорить, но его опередил Мироку.
- Боюсь, вам это очень не понравится, - начал он, почесывая затылок. – Судя по всему, тут имел место договор… брачный договор, если вы понимаете, о чем я.
Дети все еще не понимали, но, судя по их лицам, смысл происходящего начал постепенно доходить до них.
- Канаде-сан… вы… - Року так и не договорил, взгляд его обежал нарочито невозмутимых Шитошин, словно мальчик-полудемон силился угадать, кто из них заключил с ней договор.
- Я облегчу твою задачу, ханьо. – Издевка в голосе Рюуры сделалась неприкрытой. – Канаде моя супруга и сестра наша.
Застыв в потрясенном молчании, дети во все глаза смотрели на него, словно не в силах поверить ни в сказанное, ни в случившееся. Шитошин выдерживали драматическую паузу, забавляясь их изумлением, и неизвестно, чем бы все это закончилось, нетерпеливой ли Инуяшиной отповедью или мягким «может, нам поискать госпожу Каэде» Кагоме, если бы Року не произнес недоверчиво:
- Но ведь у тебя тоже будут дети-ханьо… Зачем это тебе?
Канаде почти ощутила, как потяжелел и сгустился воздух вокруг нее. Она приготовилась уже напомнить Шитошин о печати на их шеях, но, похоже, демоны вспомнили о ней сами.
- Следи за языком, мелкий, - рыкнул Джура свирепо.
- Иным он может показаться слишком длинным, - гладко добавил Кёра.
Рюура досадливо потер шею – Канаде была почти уверена, что в глубине души он поминает ее недобрым словом.
Наверное, они сказали бы друг другу еще много неприятного, если бы не звонкое «Инуяша-сан!», раздавшееся позади.
- А, Асаги-чан! – Золотоглазый ханьо повернулся и приветливо помахал рукой старой женщине в одежде мико и трем девочкам, сопровождавшим ее.
Асаги, Моэги и Аи бросились было к нему – вероятно, переживали столь внезапный его уход – но остановились на полпути, стоило подняться Канаде и обступившим ее Шитошин.
- К-канаде-сама… - пробормотала Асаги, потрясение, опаска и неприязнь проступили разом на ее лице.
Оказавшись вдали от временного купола, окутывавшего Хорай и принесшего ему славу острова вечной молодости, Асаги повзрослела, как и положено взрослеть всякому подростку за три года, и сейчас находилась в том самом возрасте, когда девочка уже перестала быть ребенком, но еще не сделалась женщиной. Аи и Моэги, впрочем, мало изменились с тех пор, как она видела их в последний раз.
- Канаде-сан! – Младшая, маленькая Аи, бросилась к ней, не обращая внимания на Шитошин, и Канаде присела, чтобы подхватить девочку в объятия.
- Здравствуй, Аи. Здравствуйте, девочки. И вы здравствуйте, Каэде-сама. – Она осторожно сняла Аи со своей шеи и поклонилась. – Мне говорили, вы заботитесь о детях, которых я поклялась защищать, я благодарна вам.
- По правде сказать, пустое это, - поклонилась в ответ старая мико. Одного глаза у нее не было, и глазницу закрывала грубая повязка. – Они мне не в тягость, бузят только иногда, - Каэде бросила взгляд на Дая и Року, - а так детки славные. А вы, что же, Канаде-сама, пришли забрать их снова на остров?
Канаде поклонилась опять, ниже.
- Я пришла просить приюта в вашей деревне, госпожа Каэде. Я лишилась моих сил и не могу больше оставаться на священной земле.
- Как же это, Канаде-сама? – пробормотала Асаги. – Что произошло? – Она вскинула острый взгляд на Шитошин, словно подозревала в случившемся их прямое участие.
- Я вышла замуж. – Канаде все еще не выпрямлялась и не поднимала головы, голос ее звучал спокойно и сдержанно, и всем видом своим она выражала кроткую учтивость. Недоумение отразилось на лицах Асаги и Моэги, а большие синие глаза Аи восторженно распахнулись.
- Как здорово, Канаде-сан! За кого?
Повисло молчание, как если бы вопрос был неожиданным, и в молчании этом раздался недобрый смех Рюуры.
- Ну же, скажи им, мико.
- Я стала женой старшего из Шитошин. Мы договорились, что я отдам свою силу и взамен боги войны выполнят мои условия.
- Какие условия? – настороженно спросил Року за ее спиной.
- При всем моем уважении, Канаде-сан, - негромко произнес Кёра, склоняясь к ней, - не стоит говорить им о печати.
Канаде едва заметно кивнула, давая понять, что подумала об этом.
- Вам ничего больше не грозит, - улыбнулась она. – Ни вам, ни деревне, в которой вы живете. Каэде-сама, - она опустилась на колени и сложила ладони на земле, коснувшись их лбом, - позвольте мне остаться здесь. Я знаю травы и умею обращаться с мечом, я буду заботиться о детях и помогать крестьянам.
Судя по всему, старая мико была смущена сверх меры, потому что голос ее звучал донельзя обескураженно:
- Оставайтесь здесь сколько хотите, Канаде-сан, любой в этой деревне подтвердит, что человек, умеющий врачевать, лишним никогда не будет. Вы можете поселиться здесь и жить, да и дети будут вам рады. Знали бы вы, сколько они о вас говорили… Даже на день не забывали вашей доброты.
Эти ее слова будто прорвали плотину чувств, и Асаги бросилась к застывшей на коленях Канаде, схватила ее руку и прижала к груди. Рюура насмешливо смотрел на девочку сверху вниз, но Асаги ответила ему непримиримо-упрямым взглядом и обняла Канаде за плечи. С другой стороны к ней прижалась зеленоглазая Моэги, а на грудь бросилась маленькая Аи.
- Все будет хорошо, Канаде-сан. Вас здесь полюбят, - заверила ее Моэги.
- Деревня станет вашим домом, - подтвердил Дай.
- Канаде-сан, зачем вы это сделали? – Асаги подняла на нее глаза, полные слез. – Неужели только ради нас вы решили пожертвовать своей силой? Вы... вы ведь сами говорили, что браки заключаются по любви и что дети родятся от любви, как же теперь? – Может быть, в силу возраста Асаги была ранимее и чувствительнее прочих в этом вопросе.
- Успокойся, Асаги. – Канаде взяла девочку за плечи и слегка встряхнула, заставляя посмотреть себе в лицо. – Я была и остаюсь мико. Я клялась заботиться о вас и защищать обитателей острова, и я вышла замуж, чтобы обезопасить вас, ибо таков был мой путь жрицы и часть моего служения. Я продолжу его и без моей силы, потому что не только сила делает мико. Вы не жрицы, и вы пойдете замуж по любви,за тех, кого изберет ваше сердце, я же, - Канаде грустно улыбнулась, - вполне довольна своим браком и лучшего не желаю.
- Приятно слышать. – Она и не заметила, как Рюура подошел вплотную и теперь возвышался над ними, скрестив руки на груди. Дети то ли в страхе, то ли в бессознательной попытке защитить ее прижались к ней крепче. – Я вижу, тебе позволили здесь остаться, поэтому наше присутствие больше не требуется. - Он наклонился к ней и приподнял двумя пальцами ее подбородок под испепеляющим взглядом Асаги. - Надеюсь, ты никуда отсюда не денешься до тех пор, пока мы снова не решим тебя навестить.
- Если судьба будет к нам благосклонна, мы останемся здесь, - миролюбиво отозвалась Канаде, и недобрые огоньки в глазах Рюуры погасли.
- Хорошо. – Он отпустил ее подбородок и выпрямился. – Тогда счастливо оставаться.
- До встречи, Канаде-сан, - пропел Кёра, вскидывая на плечо Веер Кужаку. – Надеюсь, вы не будете скучать.
- Я постараюсь, - в тон ему ответила Канаде, поднимаясь на ноги. Девочки все еще цеплялись за ее одежду.
Джура забросил на плечо Пушку Сэйтена, без особенной душевности махнул Канаде рукой, и все трое отправились прочь от деревни – туда, куда вела изгибающаяся вдоль полей проселочная дорога. Дети вздохнули с облегчением, когда Шитошин ушли. Казалось, сам воздух сделался легче.
- Пугающие ребята, - пробормотал Мироку, почесав лоб. – И чего им только не сиделось…
- Ты бы о жене лучше подумал, чем о демонах, - ворчливо отозвалась Каэде. – Дома трое мал мала меньше, а он все с мононоке пропадает.
Лицо Мироку приняло покаянное выражение, но, судя по всему, виноватым он себя не чувствовал, и Канаде подумала, что старая мико говорит подобное не впервые и больше для вида.
Поворчав, Каэде первой направилась в деревню. Словно отмерев, за ней потянулись остальные. Канаде стояла на холме до тех пор, пока Шитошин не скрылись за поворотом дороги – и Асаги, Моэги и Аи стояли вместе с ней.
… В деревне их встретила Санго, которую Канаде помнила лишь мельком, ее двухвостая кошка-аякаши по имени Кирара и девочка десяти или одиннадцати лет, Рин, живущая в доме старой мико. Канаде предстояло поселиться здесь же, в жилище госпожи Каэде, по крайней мере, до тех пор, пока у нее не будет собственной хижины. В летнюю пору крестьянам и без того доставало работы, так что всерьез говорить о постройке дома можно было лишь к ноябрю.
Не стоило и упоминать, как рады были дети тому, что Канаде станет жить с ними. Маленькая Рин, услышав, что бывшая мико прибыла с острова Хорай, оживилась и сказала, что тоже бывала там. «Три лета назад, когда Сещёмару-сама сражался с огненным демоном». Канаде не знала, кто такой Сещёмару-сама, но огненным демоном, стоило полагать, был Кёра, и она в очередной раз подумала, что ее новообретенная родня как нельзя лучше умеет находить себе врагов.
Когда настало утро следующего дня, она уверилась, что этим дарования ее свирепого семейства не ограничиваются.
*** Воткнув копье древком в землю, Кёра посмотрел на поверженного демона, больше всего напоминающего чудовищную многоножку, и настороженно потрогал печать на шее.
- Наверное, жрица не считала его беззащитным, - заключил Джура, отнимая от шеи ладонь. – Мы развлекаемся в этом лесу всю ночь, и ничего пока не случилось. – Он оглядел вывороченные с корнями деревья и переломанные словно бы яростной бурей стволы, среди которых виднелись гигантские останки умерщвленных мононоке. – А много их водилось в этом лесу, а.
- Местные крестьяне должны быть нам благодарны, - усмехнулся Кёра, вскидывая Веер Кужаку на плечо. – Что скажешь, ани-джа?
Рюура стоял посреди побоища, скрестив руки на груди, взгляд его был задумчив и недобр, а когда он поднял голову, в алых глазах его почудился отсвет далеких молний.
- Я думаю, пора заняться людьми. – Губы его изогнулись в жестокой улыбке, тронувшей лишь правый угол рта.
Легкая усмешка пробежала по устам Кёры, и Джура хохотнул, забросив на плечо Пушку Сэйтена:
- Так чего мы медлим!
Когда они выбрались из леса на проселок, солнце уже взошло, и зеленый луг, через который протянулась дорога, стал виден от края до края.
- Ранний час, - пробормотал Кёра, - никого и нет еще.
- Так мы подождем. – Рюура скрестил руки на груди и уселся возле тропинки в позе лотоса, всем своим видом выражая готовность ожидать.
Шитошин подхватились, кровавая жажда, привычная и жуткая, проступила на их лицах.
- Двое, - отметил Рюура, вглядываясь в горизонт.
- Мальчик и старик, - подтвердил Кёра. – Позволь, ани-джа, я прикончу их.
Рюура кивнул, и, оттолкнувшись от земли, брат его взмыл в воздух. Все произошло так быстро, что человек не успел бы даже понять, что творится. Огненный столб поднялся в том месте, где мгновение назад находились путники, и поглотил обоих, и опал через несколько ударов сердца, явив взглядам Шитошин две горстки пепла. Ветер, поднявшийся внезапно, тронул их невидимым языком, и сероватый прах стал разлетаться, словно цветы сливового дерева.
Сначала ничего не происходило. Шитошин стояли неподвижно, в немом ожидании, и ветер развевал волосы и одежду демонов, словно успокаивая их и прощая им.
… А затем Рюура почувствовал, будто что-то с силой ударило его сзади в шею, в то место, куда мико поставила печать. Он потрогал отметину и тут же отдернул ладонь: печать наливалась жаром и обжигала, словно раскаленное железо, зрение помутилось, с четырех сторон словно наползла черная дымка, скрывая тропинку, и луг, и белый огрызок луны на небе. Рюура пошатнулся, стараясь удержать равновесие, Кёра припал на одно колено, опираясь на копье, чтобы не рухнуть наземь. Джура, ругаясь в недоумении и страхе, разглядывал свои руки и грудь, словно не мог понять, как так получилось, что тело подводит его.
Рюура успел пробормотать только:
- Чертова мико…
… прежде чем силы оставили его и он опустился на землю, привалившись спиной к рухнувшему стволу.
*** Канаде охнула от короткой острой боли в основании шеи, как если бы ее укусило насекомое. Пребывающая в беспорядке сила колыхнулась внутри, словно язык огромного колокола, и зловещая догадка заставила Канаде подхватиться и сесть на постели. Маленькая Аи, спящая с ней, пробудилась от резкого движения и открыла глаза.
- Что-то случилось, Канаде-сан?
- Ничего, Аи, спи. Мне просто нужно кое-что сделать. – Канаде ласково потрепала ее по плечу.
Выскользнув из постели, она покинула дом и надела шлепанцы-гэта, стараясь как можно меньше стучать деревянными подошвами. На миг ей пришло в голову разбудить Каэде и предупредить, что Шитошин нарушили условие и печать сковала их. Но мысль эта забылась так же быстро, как пришла, и Канаде отправилась туда, куда вела ее сила, все еще связанная с печатью. Она обходила переломанный словно бы страшной бурей лес и думала о том, что ночью не было бури, не было даже сильного ветра, чтобы сломать столько деревьев.
Звон колец на круглом навершии буддийского посоха привлек ее внимание, и Канаде обернулась, едва не столкнувшись носом к носу с Мироку, встрепанным и запыхавшимся, словно ему пришлось долго бежать.
- Что вы здесь делаете, господин монах?
- А, слава небесам, я вас догнал… Что тут произошло? – Мироку изумленно оглядел лес.
- Судя по всему, здесь бились демоны, - заключила Канаде. – Зачем вы шли за мной?
- Я увидел, как быстро вы пронеслись мимо моего дома и были сильно чем-то обеспокоены или огорчены. Я решил, вдруг вам нужна помощь.
Острое ощущение присутствия какой-то силы рядом заставило Канаде повернуть голову в сторону опушки, которую огибала проселочная дорога.
- Вы тоже это чувствуете, Канаде-сама?
- Шитошин скорее всего там.
- Но… почему я не ощущаю в том месте никакой демонической силы? – Мироку недоуменно и настороженно смотрел в направлении леса.
- Я запечатала их с тем, чтобы они лишались сил на срок до восхода или захода солнца, если умышленно убьют беззащитное существо. – Она обернулась к монаху. – Пожалуйста, Мироку-сама, не ходите со мной. Они никогда не простят вам, если вы увидите их бессилие.
Мироку молчал несколько мгновений, затем серьезно кивнул.
- Я буду поблизости, Канаде-сама, если вам понадоблюсь.
Канаде покачала головой.
- Возвращайтесь лучше в деревню и скажите, чтобы дети не волновались из-за моего отсутствия. Прошу вас.
Судя по лицу монаха, ее предложение не вызвало у него восторга. Канаде видела, что Мироку не хочет оставлять ее одну, и готовилась настоять, но этого не потребовалось. Глубоко вздохнув, монах потер шею и произнес ровно:
- Как пожелаете, Канаде-сама. Я придумаю, что сказать детям и госпоже Каэде.
- Спасибо.
- Берегите себя.
- Шитошин не опасны сейчас. – Однако, увидев искреннее беспокойство на его лице, Канаде произнесла мягко: - Я буду осторожна.
На краю леса, в гуще бурелома, к которой почти вплотную прилегала тропинка, она нашла Шитошин. Сразу сделалось ясно, что отослать Мироку прочь было лучшим решением. Канаде сомневалась, что даже ей демоны позволили бы видеть их слабость – если бы в силах были не позволить. Рюура полусидел-полулежал, привалившись спиной к стволу рухнувшего дуба, глаза его были полуоткрыты, но едва ли что-то видели. Кёра сидел на коленях, уронив голову на грудь, руки его безжизненно висели вдоль туловища. Джура распростерся на земле, так и не выпустив из рук Сэйтенхо, на лице его застыло выражение нестерпимой муки, брови были сдвинуты, а губы сжаты так плотно, словно он давил зарождавшийся внутри стон.
На какой-то миг Канаде показалось, что демоны мертвы, так неподвижны и безмолвны они были, но она быстро вспомнила, что, когда аякаши гибнет, тело его обычно исчезает. Подойдя к Рюуре, она присела перед ним на колени и легонько потрогала камень силы у него во лбу. Камень был холоден.
Очнувшись от ее прикосновения, Рюура едва поднял голову и приоткрыл глаза.
- Ты…
На висках его проступили капли пота, словно даже это короткое слово потребовало больших усилий. Глаза снова подернулись пеленой болезненного полуобморока, и Канаде, осторожно обняв супруга, устроила его голову у себя на коленях, отирая рукавом покрытый холодными каплями лоб.
- Кто из вас это сделал?
Кёра, очнувшись от звука ее голоса, поднял голову, губы его дрогнули, будто пытаясь вытолкнуть слова или сложиться в улыбку, но едва заметный огонек осмысленности в алых глазах постепенно заволокло дымкой безразличия, сознание покидало его быстрее, чем Рюуру, и скоро бессильный полуобморок снова принял демона в свои объятия.
- Я окружу куполом это место и буду держать его, пока вы не подниметесь. Никто не пройдет здесь и не потревожит вас.
Рюура невесело усмехнулся, как будто не верил, что теперь она может сотворить подобное. Канаде поискала внутри силы – там оставалось еще достаточно, но в каком же беспорядке она была. Рюура ничего не пожалел, чтобы привести ее в хаос, и теперь Канаде, пытаясь воззвать к уходящему в землю потоку, прикладывала немало усилий, чтобы усмирить его.
Но она не была бы мико-хранительницей острова, если бы ей это не удалось. Защитный купол, прозрачный и прочный, замерцал над опушкой. Он отведет глаза любому, кто будет проходить через эти места, и все, что увидит здесь незадачливый путник – сваленный ураганом лес да дикие переплетения бурелома, в которые лучше не соваться.
Солнце катилось к полудню. Рюура тяжело и медленно дышал на ее коленях, и Канаде гадала, ушел ли Гора на морское дно или ему сейчас грозит опасность, а она знать о том не знает, где прячется исполинская черепаха, водное чудовище, слишком громадное, чтобы выйти на берег. Канаде попробовала окружить куполом и его тоже, привязав силу к поставленной ею же печати, но сила сорвалась и рассеялась, уже неспособная найти что-то за полем зрения. Купол над опушкой пошел рябью, и Канаде, примирившись с неудачей, вновь сосредоточилась на нем. Если небеса благоволят Горе, с ним все будет в порядке.
На закате Шитошин так и не оправились, и она поняла, что – для проверки ли, для веселья ли – они убили больше одного человека.
- Сколько их было? – спросила она Рюуру.
- Двое. – Демон едва открыл глаза и снова закрыл их, как будто ему трудно было держать поднятыми веки или же он не почел Канаде хоть сколько-нибудь интересной. – Старик и мальчик.
Она глубоко вздохнула и прикоснулась к его волосам, перебирая их с той нехитрой нежностью, которая свойственна всякой женщине на земле. Лицо его снова приобрело умиротворенное выражение, и, если бы сторонний наблюдатель мог сейчас их видеть, он решил бы, что демон спокойно спит на коленях у возлюбленной супруги.
Канаде едва ли суждено было стать возлюбленной.
… К ночи она начала уставать, ибо провела день без еды и воды, поддерживая купол, справляться с которым теперь было непросто. Когда взошла луна, Канаде позволила себе впасть в легкий полусон и, верно, сама не заметила, как уснула крепко, склонив голову на грудь и застыв, подобно Кёре, на коленях.
Она проснулась оттого, что ставшая привычной тяжесть поднялась с ее бедер. Рюура сидел напротив нее, все еще опираясь на одно колено, и на лице его полуобморочное безразличие быстро сменялось злостью. Поднимался, держась за копье, Кёра, и Джура, потирая затылок и ругаясь, прижимал к себе драгоценную Сэйтенхо. Ненужный более купол замерцал и ушел в землю, и теперь Канаде чувствовала себя выпитой, как обмелевший ручей, и вряд ли бы удержалась на ногах, если бы решила подняться.
- Более унизительного наказания ты придумать не могла, - зло выдохнул Рюура, глядя на нее с неприкрытой яростью.
- Я предупреждала, что вы лишитесь силы, - посмотрела ему в лицо Канаде. – Не думали же вы в самом деле, что это происходит легко и безболезненно.
- Я думал, это будет что-то вроде обморока. Или временного превращения в таких, как ты. Но я тебя недооценил. – Ни грана раскаяния или снисхождения не было в ярко-алых глазах.
- Мы заключили договор, и вы пошли на него добровольно.
- Я не унизил тебя предложив брак! – рыкнул Рюура, выпрямляясь.
- Но что еще способно было удержать вас от бессмысленных убийств! – в отчаянии воскликнула Канаде.
Говорить этого, вероятно, не стоило, потому как глаза Рюуры свирепо полыхнули, а ноздри раздулись от ярости. Шагнув к Канаде, он схватил ее за шиворот и вздернул на ноги.
- Обещаю, жрица, я не успокоюсь, пока не отыщу способа снять эту печать, а когда сниму, назло тебе уничтожу пару деревень.
Он отшвырнул ее от себя с такой силой, что ослабевшая за день Канаде не удержалась на ногах. Она смотрела в лица Шитошин, силясь найти хотя бы тень понимания, но даже Кёра, обычно поддерживающий ее с разной степенью искренности, сейчас смотрел неприязненно и настороженно; сочувствия у них было не найти.
- Думаю, лучше вернуться к этому позже, когда злость уляжется и все мы успокоимся, - ровно произнесла она.
Рюура раздраженно вздохнул, Джура фыркнул недоверчиво, и, не удостоив ее и слова на прощание, Шитошин взмыли в воздух. Пыль, поднятая крыльями Кёры, заставила Канаде прикрыть рукавом лицо, а когда она отняла руку, демоны уже исчезли из виду. Только изрубленный лес напоминал о том, что боги войны проходили этой дорогой.
- Ну и ну, какая жаркая семейная ссора, - раздался неподалеку знакомый голос, и Мироку выбрался из-за поваленного дуба, поправляя кольца на посохе. – Я уж думал, придется пустить это в ход, если он вас тронет.
- Как видишь, я цела, - успокоила его Канаде. – Вы все время там были?
- Пришел на рассвете. Решил не показываться Шитошин, чтобы не злить лишний раз, ну, и проследить, не случится ли чего.
- Спасибо за беспокойство, но все в порядке. – Канаде поднялась, пошатываясь, и Мироку торопливо подставил ей локоть.
- Однако не так уж они и признательны за вашу заботу, Канаде-сама. – Он перебросил ее руку через свое плечо, и Канаде благодарно оперлась о него, с трудом переставляя словно налитые жидким металлом ноги.
- Они сейчас рассержены и думают больше о моей подлости, чем о моей заботе.
Мироку сочувственно вздохнул, и Канаде подумала, что пройдет очень много времени, прежде чем она сможет уживаться с Шитошин хотя бы вполовину так же мирно, как уживались люди и демоны на покинутом ею острове.
Европа — но ведь это страшная и святая вещь, Европа! О, знаете ли вы, господа, как дорога нам, мечтателям-славянофилам, по-вашему, ненавистникам Европы — эта самая Европа, эта "страна святых чудес"! Знаете ли вы, как дороги нам эти "чудеса" и как любим и чтим, более чем братски любим и мы великие племена, населяющие ее, и все великое и прекрасное, совершенное ими. Знаете ли вы, до каких слез и сжатий сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, все более и более заволакивающие ее небосклон? Никогда вы, господа, наши европейцы и западники, столь не любили Европу, сколько мы, мечтатели-славянофилы, по-вашему, исконные враги ее!
Нынче можно позавидовать тем, кто мертв И веками наслаждается тишиной. Говорят, в эпоху войн трудно быть даймё, Но во много раз трудней быть его женой.
На рассвете гаснут звезды и фонари И на рисовое поле глядит заря. Ты сегодня князь богатой большой земли, А назавтра, может статься, и сам земля.
Повезет ли новый месяц встречать живой - Не иначе как хранитель укрыл и спас. Но я счастлива родиться во время войн - Тех, которые свели и сравняли нас.
Нынче мне сам Император не господин, Только небу простирать надо мною власть. Но как ветер завывает в моей груди, Я жалею, что мужчиной не родилась.
Никому не убежать от его судьбы, Да и сделался ли счастлив кто убежал. Я жалею лишь, что руки мои слабы И не меч держать обучены, а кинжал.
Я жалею, что в груди моей нет огня И жива я, вероятно, одной войной. В этой жизни вы уж точно не для меня, Хоть сидите в трех ладонях передо мной.
Говорили, господин мой, как ни бы горд, А для вас девятой доли не пожалел От добра. Вы мера риса в голодный год И вода лесного озера по жаре.
Ты сегодня князь богатой большой земли, А назавтра всякий волен тебя изгнать. Будем живы ли до осени, целы ли - Небу ведомо.
В землях Миассы к юго-востоку от Империи существует поверье о Геллах, демоне-танцовщице, являющемся в виде красивой женщины в ярком наряде. Ни одна из земных танцовщиц не сравнится с ней в изяществе и неутомимости. Когда Геллах пляшет, распускаются цветы, выше колен вырастают травы и деревья наливаются зеленью. Вода в обмелевших реках прибывает, и солнце показывается из-за туч. Если взметнется высоко юбка, можно заметить, что правая голень у танцовщицы обглодана до кости, будто огромная челюсть некогда разгрызла ее и оставила незаживающую рану. Если в сердце твоем при виде этого зрелища поселится жалость, Геллах станет просить тебя, чтобы ты вылечил ее ногу.
Сколько я знакома с миром фанфикшена (а это семь или восемь лет скоро будет), столько слышу нападки в его адрес как от маститых авторов, так и просто от графоманов-любителей и даже от людей, совершенно с этим явлением не знакомых. Мол, и тупиковый путь это, и медленный яд, и урод от литературы, и едва не динозавры вымерли по его вине.
Справедливости ради стоит сказать, что немалая часть фанфиков именно такие чувства и вызывает - равно как немалая доля оригинальных произведений. И то, кому принадлежат права на описываемых тобой героев, меньше всего влияет на качество текста.
Для меня в свое время фанфикшен стал способом говорить правду самой себе. Всю жизнь в силу чудовищного несоответствия моих желаний моим возможностям я вынуждена была мириться с горькой истиной: это не то, чего ты хочешь, но тоже неплохо. Ты не можешь ткать ковры самолеты, но вязать салфеточки вроде ничего так. Ты не можешь путешествовать во времени, зато у тебя хватит баллов, чтобы поступить на истфак. Ты не можешь передвинуть гору силой мысли, но можешь передвинуть карандаш силой руки.
Стоит ли говорить, что и в творчестве я очень долго руководствовалась тем же самым принципом?..
Прочитав книгу или посмотрев фильм, я влюблялась в персонажей и хотела продолжить их историю. Хотела описывать школьные будни Гарри и его друзей в Хогвартсе, хотела рассказывать о повседневной жизни четырех правителей Нарнии, хотела спасти Фериду от расправы шейха Надира. Но в голове у меня прочно сидело представление о том, что все это можно сделать только с собственными персонажами, пускай и созданными по образу и подобию любимцев. Так я и делала. Это было не то, чего я хотела, но тоже неплохо.
О таком явлении, как фанфикшен, я узнала в тринадцать или четырнадцать лет и буквально погрузилась в этот мир (первым фандомом, с которым я познакомилась, был фандом "Гарри Поттера"). Однако, несмотря на ощущение возвратившейся сказки и общую очарованность, я на полном серьезе считала, что самой написать подобное - ниже моего авторского достоинства. Я хотела стать знаменитым писателем, и такая мелочь, как фанфики, должна была оставаться уделом тех, кто не надеется пойти дальше сетевой литературы.
Но через некоторое время наступил переломный момент, когда отговариваться тем, что "и так вроде неплохо" сделалось невозможно. Когда, встретив очередного полюбившегося мне персонажа, я призналась себе, что устала выдумывать новые и новые образы и пытаться впихнуть свое чувство в совершенно другую историю, пускай даже и называемую гордо "моей собственной". Свой первый фанфик (по "Хроникам Крыльев" Тсубасы) я написала почти перед окончанием школы.
И небо не рухнуло.
И тысячи разгневанных читателей не пошли меня убивать.
И мастерство мое никак не пострадало.
С тех пор, если я влюбляюсь в героя, мне больше не приходит в голову создавать его авторскую копию и помещать ее в худо-бедно состряпанный сюжет, лишь бы не указывать под названием: все права на мир и персонажей принадлежат такому-то... Для меня фанфикшен - это возможность писать о тех, кого я люблю, и хотя бы в творчестве избегать той печальной участи, когда в сердце один, а в постели другой.
Небо тёмное, как провал морской, Я смотрю на дно, просто глядя вверх; Вижу звёзды я – россыпь жемчуга – И волну ловлю: ветер травы вьет. Под спиной земля, и змея броском Ловит рыбку-крик, ловит птицу-смех, И туда летит, где у берега Замок-дом стоит, солнце тучу ждёт. Солнце море пьет, как горячий чай, Гладит птиц и рыб, пляшет в небесах, И созвездий пыль для него игра – Не найдешь себя, не познав беду. Я шагаю вслед, говоря «прощай», И давлю в себе старый глупый страх: Мне на дно идти уж давно пора. Только небо там. Как же я пойду?.. Кеандра Осаркон
Наверное, мысли про вязание наложились на разглядывание фанартов с Кагурой, но теперь у меня есть устойчивый фанон: если бы Кагура осталась в живых, она непременно увлеклась бы вязанием. Поначалу у нее выходило бы криво и она злилась бы и ругалась, но из природного упрямства не бросала. А затем втянулась бы, научилась и стала очень хорошо вязать.